Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

По совету с моим духовником, протоиереем Г. И. Дебольским, мы решились крестить ее условным крещением, чтобы иметь все нужные бумаги. В 1856 г., когда ей был 5-й год, ее крестили в церкви Синодального Митрофаньевского подворья. Надо упомянуть, что в то время жил на подворье преосвященный Феодотий, епископ Симбирский. Он вызвался быть воспреемником моей сиротки. Я, конечно, поблагодарила его, хотя не очень этому возрадовалась. В то же время был в Петербурге А. И. Казна-^в, который всегда приезжал из Москвы на Страстной деле, чтобы вместе говеть со своим неизменным другом ек* Макс. Княжевичем. И я имела намерение пригла-ь его в кумовья, не смея и мечтать о духовном родстве л дивным человеком Александром Максимовичем. Пред-ение преосвященного расстроило мои надежды. Но и милосердный Господь все устроил, даже свыше моего ожидания. Я заранее просила владыку назначить день крестин, высказав, впрочем, мое желание, что мне хотелось бы окрестить ее во вторник на Святой неделе, так как этот день особенно посвящается Пресвятой Богородице. Он согласился, сказав, что в воскресенье и в понедельник окончит свои визиты и в 10 часов все будет готово в его церкви для крещения.

Я все приготовила к этому дню. Пригласила брата и сестру с детьми и других родных на это духовное торжество и, конечно, распорядилась обедом и угощением для них. Как вдруг в 9-м часу утра горничная будит меня и говорит, что пришел келейник от владыки с просьбой отложить крещение до завтра. Я очень обрадовалась и без всяких объяснений велела сказать: «Хорошо». И сейчас же села к письменному столу и написала маленькую записочку такого содержания: «Преосвященный просит отложить крестины до завтра, но я не могу этого сделать и, не смея беспокоить добрейшего Александра Максимовича, прошу Вас, как старинного кума, окрестить мою цыганочку». И послала эту записку к Александру Ивановичу Казначееву. Они получили ее за утренним чаем. Алекс. Ив., прочитав ее, передал Алекс. Максимовичу со словами: «Тут и до тебя дело касается». А этот ангелу подобный человек, пробежав записку, обратился к Александре Христиановне (его свояченице), сказав: «Пожалуйте мне крест», и закричал лакею: «Закладывать коляску». Так что мой посланный возвратился с благоприятным ответом, родные также приехали, и мы все отправились в церковь.

Крестил мой духовник Г. И. Дебольский. Очень умилительно было смотреть, когда эту пятилетнюю девочку опустили в кадку, наполненную водой и прекрасно убранную белым коленкором и розовыми лентами, и когда священник три раза облил ей головку и я с моей горничной вынула ее в простыню, за ширмами одели ее в беленькое платьице, также убранное лентами, и, взяв ее за руки, повели кругом купели. Я не могу передать моей радости и умиления. Верная и детская ее душа поняла святость этой минуты, потому что ее черные, большие глаза сверкали радостными слезами. Все кончилось очень торжественно, и владыка, по приезде узнав, что крестины были, прислал ей образок Спасителя и приказал его записать. Так и было сказано: «Воспреемником был преосв. Феодотий, а при купели стоял тайный советник Княжевич». Имя ей дали Наталья Александровна, фамилию — Орлинская. Ее биография коротка: я ее воспитала, выдала замуж за чиновника. После нескольких лет она умерла, и теперь я воспитываю ее двух детей.

Пришедши домой, мы согласились идти к пленным с моими хозяевами (смотритель знаком хозяину, иначе всех не пускают). Мы много с ними говорили. Французы все такие живые, веселые. Всех восемьдесят человек, четыре англичанина, девять турок, пять зуавов, а остальные все французы. Они уверены, что в продолжение четырех недель Пелиссье непременно возьмет Севастополь. Мы посмеялись над ними, и я напомнила, как они хотели завтракать в Кронштадте и обедать в Петербурге.

Все они очень вежливы, и я спросила, не имеют ли они в чем нужды, и они очень скромно объяснили, что их хорошо кормят, они довольны, но не имеют табаку. Тут я и хозяин дали им денег, они напутствовали нас благодарностью. Пришедши домой, напилась чаю, и я радовалась, что могу раньше начать беседу с тобою. Разделась, начала готовить на завтра больным чай, сахар и галеты… и вдруг в соборе ударили в набат: загорелся дом, находящийся под больницей. Больных спасли, но дом сгорел почти весь. И мудрено ли? Ни одной пожарной трубы, ни воды! Что могли, то солдаты рас-^Чили руками! Это через пять домов от нас, и мы смотрели, пока прошла опасность.

Христос с вами!

13-го июня. Утром, с семи до половины двенадцатого, та на ногах в больницах. Теперь у меня уже две. Сегодня утром главный доктор передал моему доктору новое отделение из семи комнат (три занимают раненые и больные неприятели, и четыре наши солдатушки) и просил меня посещать их. Благодаря Господа, я совершенно здорова, только устаю и утомляюсь от сильной жары, которая почти каждый день на солнце до 40 градусов. Утром одному отрезали большой палец на ноте, и я была при этом, приготовляла иголки с ниткой и успокаивала больного. Ему не давали хлороформу. Вечером у двоих из рук вынимали кости, и я, подавая и принимая инструменты, была обрызгана человеческой кровью! Еще получила пулю сплюснутую, вынутую из ноги больного. До девяти часов вечера была в губернском правлении, давала лекарство и своим и чужим и помотала по возможности. Оттуда пошла к Ерошевской, которая нас так радует своим выздоровлением! Потом домой и пригласила доктора пить чай. Во время разговора с ним моту поручиться за скромность, он говорит по-французски и не понимает по-русски, следовательно, я больше слушаю, нежели говорю. Есть у меня желание побывать в Севастополе, не знаю, осуществится ли оно? Пора спать! Помилуй нас, Господи!..

14-го июня. Утром и вечером по пяти часов была в больнице. Можешь вообразить, как я устала, и еще сегодня в ночь я чувствовала боль в животе, но, благодаря Бога, все прошло, и я совершенно здорова. Теперь у меня больных до восьмидесяти человек. Сегодня привезли двести пятьдесят раненых французов, и один пожелал, чтобы ему сейчас отрезали ногу. Я не была при операции, но когда начали связывать жилы, я вошла и приводила его в чувство. Вообще с французами хлопот много, потому что их никто не понимает. Я сама даю лекарство и что должно перевожу служителям.

15-го июня, два часа дня. Хотя я с восьми до двенадцати часов была у больных, но, благодаря Бога, не очень устала. Француз, которому вчера отрезали ногу, умер. Этого все ожидали, но он сам пожелал ампутации, говоря, что он должен умереть, потому что имеет сильную гангрену, но ухватился за ампутацию, как утопающий за соломинку. Он выдержал все без хлороформа, но, по окончании, впал в беспамятство и искал какое-то кольцо, желая его передать мне, верю, для отсылки. Он был очень молод. Надо сказать правду, что все французы народ сильный, здоровый и красивый, но зато как наши их потчуют, страшно посмотреть! Здесь много из них умирают, более потому, что наши берут с поля сражения всех раненых без разбора, а те выбирают только легкораненых из наших, а прочих оставляют. И когда вывешивают белый флаг, начинают убирать тела — находят уже много умерших без помощи. Я удивляюсь себе, как я могла привыкнуть видеть эти ужасы, которые при самом пылком воображении нельзя себе представить! Признаюсь, в первую минуту, при виде страшных ран, у меня пробегает мороз по всему телу и кружится голова, но, призвав на помощь Бога и вспомнив о своей обязанности, я делаюсь тверда. Надо, впрочем, много иметь твердости и привести себе на память, что больным будет польза от вынимания пуль, костей, от выжимания крови, гноя, чтобы самой не страдать, видя страдание ближних! А как я за этот месяц навострилась: знаю почти все лекарства, читаю по-латыни и даже пишу. Когда фельдшеру некогда, сама развожу воду лекарствами, зная, что кому надобно. Постоянно имею в кармане порошки и капли, полученные мною от Владислава Максимовича, и другие, купленные на свои деньги, и, по приказанию доктора, немедленно подаю помощь, не ожидая гадких казенных лекарств, которые часто приносят трупам!