Родерик Грэм - Мария Стюарт

Ее служанки, вопреки обещанию, теперь не могли унять слез. Мария, чьи глаза оставались сухими, попросила их не плакать и заверила, что станет за них молиться. Она начертала знак креста в воздухе перед слугами, а затем ей завязали глаза шелковым платком. Другой свидетель, Бургойн, говорит, что она преклонила колени перед стулом и прочла покаянный псалом «In te, domine, confîdo» [132] «На тебя, Господи, уповаю» (лат.). , a затем вытянула шею вперед. Возможно, Мария ожидала, что ей отрубят голову на французский манер — мечом. Булл понял, что Мария не заметила низкой плахи, и подвел ее к ней. Там она нащупала ее и легла ничком. Другие свидетели сообщают, что королева, завершая свои молитвы, преклонила колени. Однако теперь она, поняв, что должно произойти, положила голову на плаху. В веревках не было нужды, хотя одному из палачей и пришлось сдвинуть ее руки с плахи, чтобы их не коснулся топор. Затем в полной тишине, заполнившей зал, Мария громко произнесла: In manus tuas, domine, commendam spiritum meum [133] В руки твои, Господи, вверяю душу мою (лат.). — «три или четыре раза», и Булл взмахнул топором.

Вероятно, из-за нервозности палач плохо прицелился, и удар пришелся на затылок Марии. Она не пошевелилась, а следующий удар отделил ее голову от тела, за исключением части сухожилия, которое Булл затем перепилил. Наконец, ее голова покатилась по соломе. «Так умерла Мария, королева Шотландии, на 45-м году жизни и 19-м году ее заключения». Было около десяти часов утра.

По обычаю Булл поднял голову и провозгласил: «Боже, храни королеву», а настоятель из Питерборо добавил: «Так погибнут все враги королевы», на что один лишь граф Кент ответил «аминь». Торжественность момента была нарушена, когда голова Марии выскользнула из рук Булла, оставив ему шелковую повязку и рыжий парик. Волосы на голове были редкими и совершенно седыми. Булл и его помощник сняли подвязки Марии и в изумлении обнаружили под ее юбками маленькую собачку. Она явно пришла сюда из спальни, и никому не удалось сдвинуть ее с места до тех пор, пока она, вся покрытая кровью Марии, не решила лечь между шеей и отрубленной головой.

Мелвилл приказал было слугам Марии забрать ее тело, но их вытеснили из зала и заперли в комнатах, а позднее у них отобрали маленькие бумажные пакеты с личными подарками. По приказу Паулета после того, как сын Шрусбери, лорд Тэлбот, ускакал в Лондон с известием о казни, ворота Фотерингея заперли. Охранники отнесли тело Марии в примыкавшую к залу комнату, использовавшуюся в качестве приемной, и там почему-то завернули его в зеленое сукно, снятое с бильярдного стола. Эшафот, плаха и одеяния Марии были публично сожжены, а зал отмыт от ее крови, так что никаких мощей покойной королевы не должно было достаться ее сторонникам. Даже маленькую собачку дочиста отмыли.

Через час отрубленную голову положили на черную бархатную подушку и поместили в окне зала так, чтобы ее было видно собравшейся во дворе толпе. На следующий день тело Марии поспешно забальзамировал «сельский лекарь, которому помогал деревенский цирюльник». «Сельский лекарь» рассмотрел ее внутренние органы и не нашел никаких аномалий, за исключением наличия внутренней жидкости, «что подтверждает мнение о том, что ее болезнь была результатом водянки». Затем шериф тайно сжег их. С ее лица была снята посмертная восковая маска, а тело завернуто в провощенное полотно и помещено в двухслойный гроб из дуба и свинца. Этот огромный гроб поставили в центре большого зала. Паулет запретил слугам Марии молиться рядом с ним и опечатал все двери в зал.

Когда наступила ночь 9 февраля, только слуг Марии по-прежнему держали в заточении, а охранники Паулета и Друри оставались в своих помещениях. Маленькая собачка Марии отказалась от пищи и умерла от тоски. Ворота замка были заперты, а в самом центре огромного здания находился большой зал, он стоял запечатанный и пустой, если не считать гроба, заключавшего в себе бренные останки Марии Стюарт.

Когда лорд Тэлбот привез в Гринвич долгожданное известие, Елизавета разыграла одно из самых замысловатых, хотя и совершенно неправдоподобных, представлений своего царствования.

Пока звонили церковные колокола, а ее подданные по всей Англии фейерверками праздновали смерть Марии, Елизавета проливала «обильные слезы» и сменяла истерическое оплакивание на политически рассчитанную ярость, утверждая, что весь Тайный совет предал ее, а она подписала приказ о казни «ради безопасности» — чтобы это ни означало, — и немедленно отправила Дэвисона в Тауэр. Прекрасно зная, что его избрали на роль козла отпущения, он в подробностях описал все свои поступки и действия Елизаветы, понимая, что его признают виновным в том, что он предал королеву Его приговорили к заключению в Тауэре и огромному штрафу в 10 тысяч фунтов. Уплаты штрафа так никогда и не потребовали, он продолжал получать жалованье личного секретаря Елизаветы, пользовался весьма мягкими условиями заключения в Тауэре и был через год выпущен на свободу с пожизненной пенсией. Бёрли временно запретили появляться перед Елизаветой, Уолсингем дипломатично заболел, а Хаттон, приложивший в качестве лорд-канцлера печать к приказу, с минуты на минуту ожидал ареста. Доставившего приказ Билля сослали в Йорк на менее значительную должность, что было совершенно несправедливо. Пожалуй, только он по-настоящему и пострадал. В апреле Паулета назначили канцлером ордена Подвязки, и он вздохнул с облегчением.

На три недели были закрыты все морские порты и прекратилось сообщение с Европой, однако благодаря Шатонефу искаженная версия событий все-таки просочилась. Английских послов в Париже отлучили от двора, а в Лондон было отослано заключение французских юристов о том, что суд над Марией был незаконен. 12 марта 1587 года в соборе Парижской Богоматери отслужили поминальную мессу, на которой присутствовал весь французский двор, облаченный в глубокий траур, полностью проигнорировав при этом пожелания Марии относительно Реймса или Сен-Дени. Надгробную проповедь произнес Рено де Бон, архиепископ Буржский, и она была переполнена похвалами: «Трудно найти человека, в котором сошлось бы столько добродетелей, ведь помимо удивительной красоты, привлекавшей взгляды всего света, она обладала прекрасным характером, ясным умом и здравостью суждений, какую редко встретишь у лица ее пола и возраста… Она обладала большой храбростью, которая умерялась женской мягкостью и нежностью». Архиепископ далее вспомнил о том, как видел ее свадьбу в этой самой церкви. Он сокрушался по поводу ее казни, ужасаясь тому, что «та, что оказала честь брачной постели французских королей, пала, обесчещенная, на эшафоте… Представляется, что Господь решил прославить ее добродетели страданиями». Он призвал всех христианских государей вторгнуться в Англию и отомстить за смерть мученицы. Антония Фрейзер указывает, что эту речь, возможно, через 200 лет использовал Эдмунд Бёрк для похвалы Марии Антуанетте. Смыслом проповеди являлось не выражение личной скорби, но публичное прославление от лица монархии Валуа, и эту поминальную мессу можно считать началом культа Марии Стюарт.