Родерик Грэм - Мария Стюарт

Вскоре после поминальной службы во множестве появились жизнеописания и сочинения о Марии, многие из которых не имели никакого отношения к истине. Первым был издан опус Сарторио Лошо — романтическое повествование о том, как Мария покинула Шотландию, чтобы бежать во Францию, однако противные ветра пригнали ее корабль к английским берегам. Анонимные памфлеты, появившиеся вслед за «Discours de la Mort de Marie, Royne d’Ecosse» [134] «Рассуждение о смерти королевы Шотландской» (фр.). , сменились анонимным жизнеописанием на немецком языке. В Кёльне вышел латинский памфлет, в котором вместо настоятеля из Питерборо фигурировал пастор-кальвинист, а его проповедь была полна «дьявольских соблазнов». Автор завершил текст фразой: «Да здравствует Мария, светская мученица во Христе». Первый английский поклонник Марии, Адам Блэквуд, издал «La Mort de la Royne d’Ecosse» [135] «Смерть королевы Шотландской» (фр.). . Там шериф Ноттингемский — дерзкий и бесстыдный человек — врывается в комнату Марии, когда она молится, топчется позади нее, а затем тащит ее к двери. Палачи — «мясники» — пытаются сорвать с нее одежду; потом они бесцеремонно уволакивают ее тело, несмотря на стенания отчаявшихся служанок. В изобилии появлялись и хвалебные поэмы, в которых Елизавета фигурировала в качестве Иезавели. Среди них были сонеты, анаграммы имени Марии и оды на смерть, принадлежавшие перу Малерба, Роббера Гарнье и кардинала дю Перрона. Неудобные факты игнорировали или меняли местами, чтобы они соответствовали обвинениям. В одном памфлете Елизавету обвинили в том, что она придумала акт об ассоциации исключительно для того, чтобы завлечь Марию в заговор Бабингтона, тогда как совершенно ни в чем не виновная Мария просто стремилась освободиться из несправедливого заключения. Вокруг Марии Стюарт начал сгущаться туман легенды.

В Шотландии казнь могла бы стать причиной скорой и враждебной реакции, поскольку Елизавета убила их королеву и мать их только что достигшего совершеннолетия короля. Послы Якова находились в Лондоне с предыдущего декабря, умоляя о помиловании Марии. Елизавета и в самом деле не желала дать им решительный ответ и позволить им вернуться в Шотландию. Между Елизаветой и Яковом существовал договор о дружбе, поэтому послам приходилось ходить по минному полю, но в любом случае представления короля о его матери, тщательно сформированные Елизаветой и Джорджем Бьюкененом, были двойственными. Он говорил: «Честь обязывает меня настаивать на сохранении ей жизни», но при этом советовал Уолсингему: «Пусть ее посадят в Тауэр или другую крепость и не дают возможности переписываться». Ходили слухи о том, что некая «неназванная персона» предложила выторговать жизнь Марии в обмен на отказ Якова от притязаний на английский престол. Яков умолял Елизавету не считать его хамелеоном, каковым он казался, и объявлял: «Пусть все судят о том, каким любящим и непостоянным я бы оказался, если бы предпочел мать своему праву». Это утверждение, как и многие заявления Якова, можно прочесть по-разному. Елизавета была раздражена его кажущейся двусмысленностью и написала ему: «Великим препятствием в наших переговорах является убеждение, что либо Ваше Величество поверхностно судит о деле, либо что вы со временем сможете прийти к соглашению». Ее ответ послам Якова был гораздо более прямым: «Скажите вашему королю, что я сделала ему немало добра, с самого его рождения удерживая над его головой корону, и что я собираюсь сохранить дружбу между нами, а если она нарушится, это будет его двойная вина».

На самом деле в Шотландии не было единой реакции. Жители Пограничного края сочли смерть Марии достаточным оправданием возобновления набегов, и дипломатические связи на время были разорваны «из-за ярости этих людей». Сам Яков на людях сокрушался, но «в ту ночь он сказал тем, кто был рядом с ним: “Теперь я — единственный король”». Придворные сообщали также: «Король сохранял спокойствие во время рассказа о казни его матери, он не оставляет своих развлечений и охотится чаще, чем прежде». В Шотландии, несомненно, чувствовали горечь, и Якова осуждали за трусость и глупость, когда он просто приказал всем облечься в траур вместо того, чтобы послать армию. Ходили слухи о созыве ополчения, и собирались вооруженные люди, готовые вторгнуться в Англию. Но Яков осторожно обращался с договором о дружбе между ним и Елизаветой. Он хорошо знал, что от него требуется только спокойно ждать и английский престол достанется ему. Формально оправданием его бездействия служило то, что он был «не в состоянии отомстить за ужасное убийство его дражайшей матери». В прошлом он был слишком молод, «а в давние времена содержался в плену», затем, освободившись от хватки мятежной знати, он не имел денег, наконец, он не мог объединить за собой Шотландию «из-за множества духовных и светских партий, каждая из которых думает о себе, а не обо мне». Он написал Елизавете, безуспешно умоляя ее о милосердии, причем говорил не о невиновности Марии, но лишь просил даровать ей прощение. В двадцать один год он уже заслуживал свое прозвище — «мудрейший дурак во всем христианском мире».

Год спустя в Шотландию вернулась Джейн Кеннеди. Она дала Якову подробное описание событий, свидетелем которых стала в Большом зале замка Фотерингей. Она «повергла его в грусть и задумчивость». В мае 1588 года Елизавета даже предложила, чтобы Яков и она «выпили большой глоток из реки Леты» и забыли об этом событии, по крайней мере, как о яблоке раздора между ними. Паулет наконец разрешил доставить письма Марии, и Мендоса начал переписку с Филиппом II относительно его прав на английский престол — ведь было ясно, что Яков не станет рисковать своим будущим, обращаясь в католичество. На самом деле последнее завещание Марии не содержало фразы, лишавшей Якова наследства, следовательно, Филипп никаких прав не имел.

Таким образом, Шотландия, Англия, Франция и Испания лишь разыграли возмущение. Елизавета утверждала, что никогда не имела намерения казнить кузину, и публично наказала придворных, на которых возложила ответственность за это событие. В Европе же католики почувствовали облегчение, поскольку не существовало больше несчастной католической королевы Марии Стюарт, которую нужно было освободить и восстановить в правах, хотя ее родственники Гизы, несомненно, почувствовали личную утрату. Однако тело Марии Стюарт все еще не было похоронено и лежало в Большом зале замка Фотерингей. Приказ Уолсингема о временном захоронении в приходской церкви проигнорировали, но даже Елизавета понимала, что необходимо принять окончательное решение. В конце июля она дала распоряжения относительно похорон Марии. Живая Мария представляла собой католическую угрозу, но мертвая она превратилась в королеву-изгнанницу и кузину Елизаветы, и ей поэтому полагалась вся роскошь государственных похорон. Кроме того, пышная церемония могла несколько облегчить совесть Елизаветы.