Александр Воронель - Избранные статьи

Однако, религиозный сионизм имел дерзость найти внутри еврейского вероучения основания для отхода от средневековой позиции пассивного ожидания чудес. Интеллектуальное мужество этой небольшой группы обеспечило сионизму то зерно религиозного смысла, которое и сейчас сохраняет для него возможность укорениться в негуманном мире ХХ1 века. Так что ассимилированные "кабинетные интеллектуалы", о которых рассказал нам Б.Натаниягу, не из головы выдумали свою заветную идею, а в значительной степени опирались на прочную религиозную традицию, по меньшей мере, не менее авторитетную, чем Коран. Более того, они сумели с некоторыми выдающимися представителями этой традиции найти общий язык и объединить свои усилия..

Таким образом сионизм с самого начала оказался движением, которое не полностью укладывалось в рамки своего времени. Оно сложилось как гуманистическое, эмансипационное течение во времена, когда это было актуально, но уже и тогда содержало в себе фундаменталистский элемент, сообщавший ему его неординарный характер. Именно эта неординарность дает теперь современному движению шанс удержаться в реальности, в которой, возможно, не будет места нашим привычным гуманитарным ценностям.

Гитлер, будучи припадочным визионером, неоднократно подчеркивал, что он ведет Мировую войну, собственно, не с Россией или с Америкой, а с мировым еврейством. Хотя с точки зрения большинства людей Западной цивилизации это утверждение казалось свидетельством искажения адекватной картины мира в его мозгу, именно оно, это искажение, оказалось вдохновляющей формулой, приемлемой для многих миллионов людей на земле в дни, когда все остальные его идеи уже забыты. И сейчас определенное течение в Исламе, все еще живо переживая свой многовековой конфликт с христианской культурой, пытается превратить евреев в заложников в своей борьбе из-за той фундаментальной роли, которую судьба евреев играет в обеих религиях.

Вся послевоенная история евреев и государства Израиль ясно показывает, что борьба за будущее евреев есть также и борьба за тот или иной образ всего остального мира, как и предполагали Герцль и Нордау. Потому что реальная судьба сегодняшних евреев и их государства вносит в устоявшиеся представления всех народов (христиан и мусульман, но также и традиционных евреев) такие коррективы, которые требуют готовности к пересмотру их самых фундаментальных посылок. Как бы фантастически антидемократические и антилиберальные силы во всех странах ни искажали для собственных нужд смысл и цели этого движения они, однако, правильно видят сионизм, как потенциально опасного противника. Еврейский народ приговорен к этой идеологии своей религией и судьбой, как члены царствующего дома приговорены к монархизму.

Израильские интеллектуалы иногда с любопытством, а чаще с удивлением, порой и раздраженно, спрашивают: "Почему многие русские (израильтяне) такие непримиримо правые (в политике)?" Легкий ответ напрашивается: "Ну, например, плохо воспитаны", - однако это неполный ответ, и обе стороны это знают. И сам факт, и это любопытство подтверждают, что мы, "русские", - другие, и наше отличие коренится глубже, чем в политических взглядах. Мне кажется, наше отличие коренится в нашем другом отношении к миру. Это отношение сформировалось под влиянием совершенно отличного опыта детства. Раннего опыта, в котором содержится весь человек. Или почти весь.

Поэт Вордсворт в XIX в. утверждал, что "дитя - отец человека". А Борис Пастернак, в ХХ-м, говорил, что "детство - это яркий пример парадокса, когда часть больше, чем целое".

Несколько лет назад в престижном журнале "Мознаим" появилось интересное эссе израильского писателя Йорама Брановского о детстве. Вот что он пишет о себе:

"Я считаю, что у меня совсем не было детства... Детство - это миф и выдумка поэтов. Они сначала открыли любовь, а потом - в тех же поисках оригинальности - детство, все для того, чтобы было им, о чем петь... Но я повторяю: не было ни леса, ни медведей... Родители мои хотели все начать сызнова. И все было с самого начала, ничего от национального или религиозного... Совсем. И так это прошло, с головокружительной скоростью... поездки в деревню, несколько детских болезней... почти ничего...

Весь я - плод позднего чтения и путешествий, что вовсе не вели меня в страну детства, скорее - в те места, которые составили основу культуры моей, - в Грецию и Италию... Мир видится мне временами как шутка или сумасшествие, и почти всегда он видится мне, как почти несуществующий. Я... не верю, что он существует. И я связываю это с несуществованием моего детства..."

Боюсь, что это типично для сегодняшнего западного интеллектуала и захватывает многих израильтян. Я рад, что пришел из глубокой провинции и ощущаю себя иначе. Может быть, это поможет мне найти в Израиле родственные души, для которых собственное детство, существование мира и наше существование в нем - еще не пустой звук. Я очень надеюсь встретить здесь тех, чье детство было продолжительным и плодотворным.

Советская власть лишила нас многих культурных достижений человечества. Мы испытали голод, холод и неволю. Многих из нас она лишила также и родителей. Но было бы несправедливо сказать, что она отняла у нас детство. Напротив, она одарила нас детством проч-ным и продолжительным. В сущности, мы так никогда и не изжили его до конца...

В раннем возрасте я немного заикался. Врачи рекомендовали родителям побуждать меня учить и декламировать стихи. Я декламировал со страстью:

"Климу Ворошилову

Письмо я написал:

Товарищ Ворошилов,

Народный комиссар!

В Красную Армию

B будущий год,

В Красную Армию

Брат мой идет!"

Как хорошо был организован наш детский мир! Проникновенные эти стихи, написанные еврейским поэтом Львом Квитко, вдохновенно переведенные на русский язык поэтом-евреем С.Маршаком (и нас еще смеют упрекать в недостатке еврейского воспитания!), рисовали такую вдохновляющую картину...

Были там, конечно, присутствовали и злые силы:

"Слышал я: фашисты

Задумали войну -

Хотят они разграбить

Советскую страну..."

Но мы не дадим! Не выйдет! Каких бы это ни стоило жертв, даже жизни брата:

"Товарищ Ворошилов,

Когда я подрасту,

Я стану вместо брата

С винтовкой на посту!"...

Не было у меня никакого брата. Я, как и большинство моих сверстников, был единственным ребенком, родившимся в голодные годы и вскормленным искусственным молоком. Но идея нерушимой верности силам Добра пронизывала мое золотушное существо до самых печенок, и я любил моего несуществующего, самоотверженного старшего брата неземной любовью.