П. Люкимсон - Царь Давид

"И когда возвратился Авнер в Хеврон, отвел его Йоав внутрь ворот, чтобы тихо поговорить с ним, и там поразил его в живот. И умер тот за кровь Асаэла, брата его" (II Сам. 3:27).

Весть об этом убийстве потрясла все колена Израиля. Само его вероломство ужаснуло народ и оттолкнуло от Давида. Никто поначалу не хотел верить, что Иоав убил Авенира исключительно по собственной инициативе – большинство было убеждено, что это Давид заманил своего старого врага в ловушку и, когда добился от него всего, чего хотел, отдал приказ убрать его. Ситуация усугублялась тем, что Авенира любили – он, вне сомнения, считался в народе великим героем. Да и было за что: он стоял во главе армии Саула в дни ее самых славных побед, он же после смерти Саула, сохранив часть армии, отбил несколько набегов филистимлян и аммонитян, а также немало сделал для возрождения государства и наведения порядка по меньшей мере в землях одиннадцати колен.

Таким образом, Давид, с одной стороны, не мог обвинить Иоава в убийстве и казнить его, так как, согласно закону, тот действовал в рамках своего права на месть. С другой же стороны, он должен был срочно предпринять некие действия, которые сняли бы с него в глазах народа обвинение в убийстве Авенира – иначе все усилия последнего пошли бы прахом.

И Давид предпринимает целый ряд шагов, призванных убедить народ, что он не просто не причастен к этому убийству, но и осуждает Иоава и скорбит по Авениру не меньше, а может быть, даже больше, чем все остальные.

Давид начинает с того, что публично объявляет не только народу, но и Богу, что и не помышлял убивать Авенира и этот грех не должен быть вменен ни ему, ни его потомкам. Затем также публично Давид проклинает за это убийство не только Иоава, но и весь его род страшным проклятием: "Да падет она (кровь Авенира. – П. Л.) на голову Иоава и весь дом отца его; и да не переведется в доме Иоава ни слизеточивый, ни прокаженный, ни нуждающийся в хлебе" (II Сам. 3:29). Однако при этом Давид тут же подчеркивает, что с точки зрения закона он Иоаву ничего сделать не может: "Йоав же и Авишай, брат его, убили Авнера за то, что умертвил он Асаэля, брата их, в битве при Гивоне" (II Сам. 3:30).

Вслед за тем Давид объявляет общенациональный траур по Авениру, устраивает ему пышные похороны в Хевроне, сам идет, рыдая, за его телом, а затем и публично постится в знак своей скорби:

"И сказал Давид Йоаву и всему народу, бывшему с ним: раздерите одежды ваши и опояшьтесь вретищем, и плачьте над Авнером. И царь Давид шел за смертным одром его. И когда погребали Авнера в Хевроне, то царь рыдал в голос и плакал над могилой Авнера; и плакал весь народ. И оплакал царь Авнера и сказал: смертью ли подлого умирать Авнеру? Руки твои не были связаны и ноги твои не были в оковах; ты пал, как падают от руки злодеев. И снова заплакал о нем весь народ. И пришел весь народ предложить Давиду поесть, пока еще продолжался день; но Давид поклялся, сказав: пусть так накажет меня Бог и еще усилит наказание, если до захода солнца вкушу я хлеба или чего-нибудь другого…" (II Сам. 3:31-35).

Если переводить все это на язык наших дней, то ни один политтехнолог не смог бы предложить более эффективной программы действий для того, чтобы не только снять в глазах народа обвинение Давида в причастности к убийству Авенира, но и вызвать к нему по следам этого убийства новую волну симпатии и всенародной любви. Разумеется, до прямых телетрансляций похорон и траурной речи народного лидера оставалось еще почти три тысячи лет, но, как уже говорилось, в то время были свои способы распространения новостей и подачи их в определенном свете, так что Давиду явно удалось добиться желаемого эффекта:

"И весь народ понял это, и понравилось им это, как нравилось народу все, что делал царь. И узнал в тот день весь народ и весь Исраэль, что не от царя исходит убиение Авнера, сына Нера" (И Сам. 3:36-37).

Однако то, что убедило простых крестьян и пастухов, оказалось, вероятно, недостаточно убедительным для старейшин, и они потребовали от царя объяснений, почему он допустил это убийство; отчего не попытался остановить Иоава, хотя не мог не знать, чем закончится его встреча с Авениром. И не случайно за вышеприведенной цитатой в Библии идет следующая фраза:

"И сказал царь слугам своим: вы же знаете, что военачальник и великий муж пал сегодня во Исраэле. Я теперь еще слаб, хотя и помазан на царство, а эти люди, сыны Церуйи, сильнее меня!" (II Сам. 3:39).

Здесь Давид дает уже чисто политическое объяснение случившемуся. Хотя Авенир и привел под его начало одиннадцать колен, говорит Давид, он не знает, насколько может доверять главам этих колен без Авенира. Его же армия находится под началом его племянников, сыновей его сестры Серуйи, и он сейчас слишком зависим от них, чтобы обвинить Иоава в убийстве и таким образом вступить в прямой конфликт со своими родичами и полководцами.

Эти объяснения были приняты, и старейшины колен вернулись к себе домой, чтобы продолжить действовать в соответствии с разработанным Авениром планом – собирать делегации для поездки в Хеврон, где должна была состояться церемония коронации и помазания Давида.

Весть об убийстве Авенира в Хевроне и решении старейшин, несмотря на это, поддержать Давида быстро докатилась до дворца Иевосфея, породив там настоящую панику.

По дворцу и по отрядам армии царя поползли слухи о том, что Давид жестоко расправится со всеми, кто верно служил дому Саула, и придворная челядь начала разбегаться. Дворец Иевосфея опустел, в нем остались лишь несколько человек прислуги, небольшой отряд стражников да двенадцатилетний племянник Иевосфея, единственный сын Ионафана, калека Мемфивосфей (Мефибошет, он же Мефибааль).

Мемфивосфею было пять лет, когда его дед и отец геройски пали у горы Гелвуи. Когда весть об их гибели и стремительном наступлении филистимлян докатилась до дворца Саула в Гиве, нянька Мемфивосфея в истерике схватила мальчика на руки и бросилась бежать. Но в этой спешке, спускаясь с лестницы, она упала и уронила ребенка, да так, что у мальчика случился перелом обеих ног. Лекаря, который мог бы наложить повязку и проследить, чтобы у сына принца правильно срослись кости, не нашлось, и Мемфивосфей на всю жизнь остался колченогим. Это лишало его права на трон, хотя он и являлся прямым потомком царя – согласно Пятикнижию, царь не может иметь какого-либо физического недостатка, а тем более быть инвалидом. В последующие годы Мемфивосфей рос при дворе своего дяди Иевосфея, который, видимо, любил племянника и заботился о нем.

Когда из дворца Иевосфея начали разбегаться слуги, два бывших офицера его армии братья Рехав и Баана решили, что пробил час, когда они могут расправиться с Иевосфеем и в одночасье завоевать расположение Давида. О том, кем были эти братья, между комментаторами идет ожесточенный спор. Библия говорит, что они были "беэрофянами" ("бэйротянами") – жителями хивийского города Беэрофа, располагавшегося в земле колена Вениамина, однако по национальности они были гивонитянами, то есть происходили из Гивона – города, находившегося рядом с уничтоженным Саулом городом священником Новом. Приказ Саула уничтожить всех жителей Нова включал и живших там гивонитян, а кроме того, ударил и по жившим в округе их соплеменникам, существовавшим за счет продажи различных товаров и обслуживания жителей Нова. Так началась смертельная ненависть жителей Гивона к дому Саула, и когда Иевосфей взошел на престол, братья Рехав и Баана попытались организовать на него покушение. Однако их заговор был раскрыт, и им пришлось бежать к филистимлянам. Теперь, узнав о начавшейся смуте, они вернулись в родные места, чтобы свершить задуманное.