П. Люкимсон - Царь Давид

Однако собравшиеся в Маханаиме израильтяне вряд ли мыслили такими мистическими категориями. Поведение Давида после того, как его известили о победе и гибели Авессалома, явно привело их в замешательство. С одной стороны, чисто по-человечески скорбь царя была им понятна – каким бы он ни был, сын для отца всегда остается сыном. Но, с другой стороны, в плаче Давида по Авессалому они усматривали пренебрежение и предательство царем той части народа, которая осталась ему верной и в итоге отстояла его право и на жизнь, и на царство.

Все понимали, что если бы победу в битве у Галаадского леса одержал Авессалом, он не пощадил бы не только Давида, но и всех жителей давшего ему приют города, не говоря уже о воевавших на его стороне воинах. Скорбь по Авессалому, таким образом, означала, что царь предпочел бы, чтобы они все погибли, лишь бы этот бунтовщик был жив. Поэтому вместо ликования в народе невольно нарастало глухое недовольство Давидом. И, поняв это, Иоав поспешил подняться по узкой лестнице в башенную горницу, чтобы сказать Давиду, возможно, самые резкие слова за все годы своей долгой службы. Он говорил перед закрытой дверью – царь отказался открыть ее на стук убийцы своего сына. Это были тяжкие, но справедливые обвинения в адрес Давида, и они заслуживают того, чтобы быть процитированными слово в слово:

"И пришел Йоав к царю в дом и сказал: в стыд привел ты всех слуг твоих, спасших ныне жизнь твою, и жизнь жен твоих и наложниц твоих, любя ненавидящих тебя и ненавидя любящих тебя, ибо ты показал ныне, что ничто для тебя князья и слуги! Теперь я знаю, что если бы Авшалом был жив, а мы все были бы ныне мертвы, то это тебе показалось бы справедливым. А теперь встань, выйди и говори доброе к сердцу рабов твоих, ибо Господом клянусь, что если ты не выйдешь, то ни один не останется ночевать при тебе в эту же ночь; и будет это для тебя хуже всех бед, которые настигали тебя от юности твоей доныне" (II Сам. 19:6-8).

И дверь отворилась. Осознав разумом, но не сердцем правоту Иоава, Давид вышел и молча направился к тому месту у городских ворот, где обычно восседали судьи и проводили советы старейшины.

Весть о том, что царь воссел на место судьи, мгновенно распространилась по всей стране. Всем было понятно, что этим жестом Давид показал мятежникам, что ждет их явки с повинной. Однако далеко не все спешили приветствовать возвращение Давида на трон. После мятежа Авессалома в народе зрели семена нового бунта.

После гибели Авессалома в стране сложилась парадоксальная ситуация безвластия.

Так как Авессалом был провозглашен царем в Хевроне при огромном стечении народа и в присутствии старейшин всех колен, то многие считали его законным царем, в то время как Давид в их глазах потерял право на царствование. В связи с этим возникал резонный вопрос: стоит или не стоит возвращать Давида на трон – несмотря на его победу над Авессаломом? Наконец, после долгих споров между старейшинами было решено, что у Давида достаточно заслуг перед народом, чтобы без всяких нареканий вернуть его на трон в Иерусалиме. Один за другим в Маханаим с выражением преданности стали прибывать старейшины колен Израиля, но день шел за днем, а среди них все не было представителей колена Иуды, наиболее активно поддержавшего Авессалома. Теперь лидеры этого колена опасались репрессий, а потому намеревались либо продолжить противостояние Давиду, либо получить от него твердые гарантии своей безопасности.

Поняв это, Давид направил на переговоры со старейшинами колена Иуды первосвященников Садока и Авиафара, которые должны были, с одной стороны, воззвать к совести старейшин, а с другой – пообещать от имени царя, что тот не собирается никому мстить, и уж тем более приходящимся ему родичами членам колена Иуды. Более того, в знак примирения с соратниками Авессалома и того, что он не только не держит на них зла, но и верит в их преданность, Давид согласился назначить командовавшего армией Авессалома Амессая главнокомандующим своей армией вместо Иоава, которому никак не мог простить смерти сына.

Садок и Авиафар начали выполнять поручение царя с того, что встретились с Амессаем и передали ему обещание царя, а польщенный этим обещанием Амессай уже сам сделал все, чтобы старейшины поскорее явились к Давиду.

Как только Садок и Авиафар передали, что старейшины колена Иуды будут ждать Давида на берегу Иордана, царь выступил с торжественным маршем из Маханаима в Иерусалим. На западном берегу Иордана его с хлебом-солью торжественно встречала делегация старейшин всех колен, а также огромная толпа ликующего народа. Мужчины колена Иуды взяли заранее подготовленный паланкин, перешли с ним вброд через Иордан, чтобы затем в этом паланкине так же, вброд, перенести царя и понести его в Иерусалим.

Среди тех, кто встречал Давида сразу после переноса его через Иордан, был и Семей, сын Геры, вместе со своими слугами и членами семьи. Бросившись на колени, Семей слезно молил о прощении за те оскорбления, которые бросал в лицо Давиду, когда тот бежал от мятежного сына. И хотя подоспевший Авесса снова предложил казнить Семея за оскорбление достоинства царя, Давид резко остановил его, понимая, что такая казнь отнюдь не пойдет на пользу его начавшей восстанавливаться популярности в народе. Нет, Давиду важно было продемонстрировать свою отходчивость и милосердие, и потому он даже публично поклялся Семею, что сам никогда не вспомнит ему прошлого и не убьет его. Что, как мы увидим дальше, отнюдь не означало, что Давид простил Семея и действительно был готов дать ему умереть своею смертью.

Среди тех, кого Давид решил одарить в тот день своей милостью в благодарность за верность и поддержку, был и Верзеллий из Галаада, снабжавший его двор и армию провиантом в Маханаиме. Царь предложил 80-летнему Верзеллию, проводившему его до перехода через Иордан, отправиться вместе с ним в Иерусалим, чтобы дожить свои дни в роскоши и развлечениях, но старик отказался, попросив взять вместо него в придворные его сына Кимама, что Давид и исполнил:

"И сказал царь Барзилаю: иди со мной, а я буду содержать тебя у себя в Иерушалаиме. Но Барзилай сказал царю: сколько лет мне еще осталось жить, чтобы идти с царем в Иерушалаим? Восемьдесят лет мне ныне: отличу ли хорошее от худого? Почувствует ли раб твой вкус в том, что будет есть, и в том, что будет пить? Разве слушать мне еще голоса певцов и певиц?… Позволь же возвратиться рабу твоему, и я умру в своем городе при гробнице отца моего и матери моей. А вот раб твой Кимам, пусть отправится он с господином моим царем, и делай с ним, что тебе угодно. И сказал царь: пусть пойдет со мной Кимам, и я сделаю для него то, что угодно тебе; и все, что бы ты от меня ни пожелал, я сделаю для тебя" (II Сам. 19:34-39).