Вячеслав Козляков - Марина Мнишек

Развязка для Марины Мнишек оказалась ужасной. Еще 12 ноября 1614 года она была жива. Когда принимали персидского посла, в наказ для его встречи записали такие слова: «Ивашка Заруцкого и Маринку с сыном, для обличенья их воровства привезли к Москве, и в животе их волен Бог, да государь. Живот ли им велит дати, или по их злым делом, велит казнити». Что произошло затем? Вся боль последних месяцев первой русской императрицы уместилась в одной летописной строке: «На Москве же тово Заруцково посадиша на кол, а Воренка… повесиша, а Маринка умре на Москве». Автор «Карамзинского хронографа» уточнял, что место казни было «за Москвою рекою» [509]. Арсений Елассонский записал, что Марина Мнишек «спустя несколько дней» после казни сына была предана «неизвестной смерти» [510].

Была ли Марина убита или умерла своей смертью? Правы ли польские авторы, сообщавшие, что ее утопили, «посадили под лед» [511]? В точности неизвестно. Зная порядки того времени, можно предположить, что скорее всего Марине Мнишек помогли умереть, заключив ее в темницу и моря голодом и холодом. А у нее уже не было сил сопротивляться и цепляться за жизнь.

Рассказы о смерти Марины Мнишек в «Маринкиной башне» в Коломне – всего лишь легенда. Зная слепую привязанность московских людей того времени к традиции и прецеденту, можно предположить, что Марина провела свои последние дни в московском Ивановском монастыре – там же, где и другая царица – Мария Петровна, бывшая жена царя Василия Шуйского, насильно постриженная в монахини и отправленная сюда «под начал». В Ивановском монастыре умерла и одна из жен царевича Ивана Ивановича (сына Ивана Грозного) Прасковья Михайловна из рода Соловых. Не случайно и самую большую злодейку следующего, XVIII столетия – ужасную Салтычиху посадят в какую-то специальную пристройку («застенок») к соборному каменному храму Усекновения главы Иоанна Предтечи, существовавшую и во времена Марины Мнишек [512].

От самой дочери сандомирского воеводы и русской «царицы» в источниках осталась только кинутая вслед мертвому телу злая фраза, озвученная в 1615 году послом в Речь Посполитую Федором Григорьевичем Желябужским (когда-то подданным Марины Мнишек, городовым воеводой калужского «царя Дмитрия Ивановича»): «И Ивашко за свои злые дела и Маринкин сын кажнен, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла; а государю было и бояром для обличенья ваших неправд надобна она жива». Но ни для кого не была секретом истинная причина смерти Марины Мнишек, больше всего убивавшейся о своем несчастном сыне («с тоски по своем выбледке умерла», – уже не стесняясь, отредактировали наказ следующему гонцу в Речь Посполитую, включив эту ругань в адрес «ворухи» и казненного «воренка») [513].

Этой истории еще раз суждено было мелькнуть во взаимоотношениях Речи Посполитой и Московского государства, когда до Москвы дошли слухи о чудесно спасшемся сыне Марины Мнишек, якобы жившем на дворе литовского канцлера. Но «дело» Ивана Лубы (так звали несчастного малого), хотя и было серьезно воспринято дипломатами царя Михаила Федоровича в 1640-х годах, не имело никаких реальных последствий. Повторения истории с самозваным московским «царевичем» не случилось. [514]

Голландский поэт Элиас Геркман, собирая свидетельства современников, описал в 1625 году страшную сцену казни малолетнего сына Марины Мнишек: «Затем публично повесили Димитриева сына, которому было около 7 лет (на самом деле всего около четырех. – В. К.). Многие люди, заслуживающие доверия, видели, как несли этого ребенка с непокрытою головою [на место казни]. Так как в это время была метель и снег бил мальчика по лицу, то он несколько раз спрашивал плачущим голосом: “Куда вы несете меня?”… Но люди, несшие ребенка, не сделавшего никому вреда, успокаивали его словами, доколе не принесли его (как овечку на заклание) на то место, где стояла виселица, на которой и повесили несчастного мальчика, как вора, на толстой веревке, сплетенной из мочал. Так как ребенок был мал и легок, то этою веревкою по причине ее толщины нельзя было хорошенько затянуть узел и полуживого ребенка оставили умирать на виселице».

История «царевича» Дмитрия, когда-то казавшаяся канцлеру Яну Замойскому списанной из комедии Теренция или Плавта, завершалась, на взгляд других современников, сюжетом, достойным древнегреческой трагедии. Архиепископ Арсений Елассонский писал о «царице Марии», что она «и послужила причиною всех бед, как некогда Елена для великого города Трои». Элиас Геркман, говоря о казни сына Марины Мнишек «царевича» Ивана Дмитриевича и о ее судьбе в Московском государстве, вспомнил стихи Еврипида:

Несчастьем было то, что Марина Мнишек оказалась не мифической героиней времен покорения Трои, а реальным историческим лицом. Русские источники называют ее главной причиной всего того зла, которое произошло в Русском государстве за годы Смуты. Но можно и по-другому взглянуть на нее – как на жертву обстоятельств. Своей трагичной судьбой она если и не отменила сделанных ею ошибок, то во всяком случае искупила их.

Марина Мнишек осталась в русской истории одной из тех героинь, чье имя через века обладает притягательностью тайны и неразгаданностью судьбы. Отсюда мифология, сопутствующая уже не имени, а понятию – «Маринка»; мифология, многократно усиленная драматическими и оперными версиями пушкинского «Бориса Годунова». Везде, где она побывала или даже где только могла побывать – в Москве, Ярославле, Пскове, Калуге, Коломне, Астрахани, – есть свои достопримечательности, свои «дома Марины Мнишек». Но к кому они имеют больше отношения – к судьбе ли несчастной иностранки, вовлеченной в вихрь жестокой русской Смуты, или к особенностям национального восприятия истории?

В глухую осеннюю пору, где-то в начале 1990-х годов, я приехал в Коломну ради того, чтобы разыскать и увидеть знаменитую «Маринкину башню». Завороженному легендами об этой башне, ставшей «тюрьмой» Марины Мнишек в Коломенском кремле, мне хотелось самому увидеть узкие бойницы, через которые когда-то могла в последний раз видеть белый свет «Маринка», жена Вора и мать «Воренка». Узнать, откуда она «выпорхнула» сорокой, пугая коломчан и весь русский свет своей несуразной, колдовской судьбой. Башню я разыскал по старой фотографии, помещенной в дореволюционном издании биографии Марины Мнишек. Величественный и загадочный силуэт ее остался не поколеблен временем. Но меня интересовало, что там, внутри… Сегодня трудно поверить, насколько легко и просто – при желании, конечно, – можно было тогда осматривать «достопримечательности», представлявшие сплошную «мерзость запустения». Я оказался на территории детских игр, среди разбросанных досок, кирпича и хлама, заполнявшего эту башню внутри. Встретив двух ребят, я разговорился с ними и захотел узнать, что они знают о Марине Мнишек. Ответ одного из мальчишек, побойчее, удивил меня причудливостью детского восприятия истории. Он, с той непередаваемой радостью, когда ученик точно знает ответ, вспомнил: «А, да, это была украинская царица». Так вместо легенды остался ответ этого юного современника новейшей истории России, по-своему связавшего с «Маринкиной башней» поляков и казаков, Московское царство и саму Марину Мнишек [516].