Вячеслав Козляков - Марина Мнишек

Королевские комиссары имели все основания иронизировать по поводу «счастливчика» Дмитрия. Они своими глазами увидели, что в Тушине все перестали даже делать вид, что их «царик» и есть чудесно спасшийся царь Дмитрий Иванович. То, что при приезде Марины Мнишек в Тушино воспринималось как раскрытие страшной тайны, теперь стало общим местом и уже никого не задевало. «О том своем подставном государе, – читаем в дневнике королевского похода, – наши сами громко говорят, что он не Димитрий; русские – тоже, что не тот; но, не имея другого лица, наши держатся его, чтобы добиться уплаты за выслуженное время, а несчастные русские, боясь тиранства Шуйского, рады быть при ком угодно, лишь бы спасти свою жизнь». Королевским комиссарам Дмитрий показался воплощением всех грехов, человеком «ничтожным, необразованным, без чести и совести, страшным хульником, пьяницей и развратником», плохо относящимся к «литве», то есть полякам, и не заслуживающим того уважения, которое ему выказывают несмотря ни на что («хотя какое это уважение, убереги Бог от такого уважения»). Они вспоминали историю с избиением гетманом Ружинским князя Адама Вишневецкого в присутствии царя Дмитрия и замечали, что «другой на месте этого царя при первой возможности бежал бы, и он действительно думает об этом, но его стерегут». Вывод королевских послов убедил находившихся в ставке короля под Смоленском: «Решительно можно сказать, что они держатся имени Димитрия, а не человека» [302].

27 декабря (6 января) 1610 года Дмитрию удалось наконец провести свою стражу и он бежал из Тушинского лагеря. До последнего момента Марина Мнишек ничего не знала об этом побеге. Те, кто ему помогал, вывели из царского «дворца» только самого Дмитрия и его шута Петра Козлова, уехавших то ли в санях с тесом, то ли «в навозных санях», как написал Конрад Буссов [303]. Думается, что более достоверной информацией обладал королевский комиссар Станислав Стадницкий, писавший о бегстве самозванца королю Сигизмунду III под Смоленск по горячим следам, в тот же день 6 января. Лжедмитрий II сумел незаметно покинуть свои покои. «Затем, так как у нас была битва, он у боярина, которому доверял, взял бахмата [304]и бежал к одному донскому атаману». Оттуда «в санях, прикрыв его тонким тесом и посадив на него нескольких человек, казаки вывезли его в Калугу». В дневнике королевского похода также сочли необходимым записать о побеге самозванца из Тушина, подчеркнув, что «ложный Дмитрий» бежал из-за предстоящего заключения договора с королевскими послами, причем он «бросил царские регалии и жену». Эта запись сохранила и еще одну деталь, которая могла быть известна только очевидцам: все произошло «под вечер, после того, как протрубили пароль» [305].

Николай Мархоцкий, вспоминая впоследствии об уходе Дмитрия, записал, что «царица со своими приятелями (наверное, имелся в виду брат царицы саноцкий староста Станислав Мнишек. -В. К. )осталась в обозе» [306]. Осталась не просто без своего «царя», а без всякой надежды. Марина Мнишек заметалась, пытаясь найти опору то у своего отца, то у короля. Пока не услышала слова нежности и заботы оттуда, откуда она, может быть, и не чаяла их услышать, – из Калуги.

Две записки «царя Дмитрия», разысканные И. О. Тюменцевым, лучше всего объясняют мотивы поведения Марины: «Тому Бог свидетель, что печалюсь и плачу я из-за того, что о тебе, моя надежда, не ведаю, что с тобою делается, и о здоровье твоем не знаю, хорошо ли, ты ж, моя надежда, любимая-с, дружочек маленький, не даешь мне знать, что с вами происходит, мой-с ты друг, знай, что у меня за рана, а больше писать не смею!» [307]

Невероятно, как могла сохраниться эта сумбурная записка! Но сколь ярко отразились в ней противоречивые чувства любви и жалости, нежности и страха! Что еще нужно объяснять относительно любви самозванца, писавшего к Марине: «Моя-с птичка любименькая… верь [мне], мое сердце…» Царь Дмитрий проявлял «беспокойство» о судьбе жены и звал свою «коханишку» («любимую») приехать к нему.

Марине предстоял нелегкий выбор. Ей не приходилось объяснять все опасности, связанные с дальнейшим пребыванием в воюющем государстве. Но, видимо, настал тот момент, когда все здравые мысли оказываются подчинены чувствам. И кто может осудить ее за это?!

Общие пережитые несчастья и неприятности нередко сближают людей даже совсем чужих друг другу. Как долго знала Марина Мнишек своего первого мужа? Она видела его, когда он «царевичем» объявился в Самборе, и потом провела с ним девять безумных дней во время московских свадебных торжеств. Рядом же со вторым «царем Дмитрием» она жила больше года. Он держал свое слово и не мог претендовать на большее. Но демарш короля, пришедшего в Московское государство, еще крепче связал их судьбы. Ни Марина без Дмитрия, ни Дмитрий без Марины не могли добиться возвращения на русский престол. Даже просто для того, чтобы сохранить свою жизнь, им необходимо было держаться вместе. Если первый Дмитрий сам вел Марину навстречу ее царской судьбе, то теперь уже Марина Мнишек вела за собой не такого стойкого в трудностях «царика». В этом человеке глубоко сидел страх. Отражение внутренних переживаний по поводу постоянной угрозы собственной жизни можно найти даже в его записках Марине. И, кстати, как окажется в случае с его будущим убийцей Петром Урусовым, опасения самозванца не были беспочвенными. Назвавшись другим именем, Тушинский вор защитил в себе того, кем был на самом деле, – гонимого всеми маленького человека, и со временем сросся со своей ролью, ставшей его второй натурой. В психологическом портрете этого страшившегося разоблачений человека главной чертой было постоянное стремление компенсировать свой страх пролитием чужой крови, пьянством и руганью. Но, как оказывается, имелись в его облике и другие краски.

Мы действительно слишком мало знаем о нем: его, нищего бродягу из Шклова, попросту использовали в своих целях более искушенные циники вроде Михаила Молчанова или князя Григория Шаховского, искавшие «заместителя» погибшего царя Дмитрия Ивановича. Человек начитанный, подвизавшийся на учительской стезе, он писал свои письма по-польски и, следовательно, разговаривал с Мариной Мнишек на одном языке (об этом же говорят адресованные ей записки). Он был ближе ей по своей образованности и знакомству с культурой Речи Посполитой, чем ее погибший муж, самоучка в польском и латыни. Человек не воинственный, не привыкший к лагерной жизни, походам и битвам, не понимающий военного искусства, он отдал все управление в руки своих гетманов. Союз тушинского «царя» Дмитрия и «царицы» Марины вырастал понемногу, начиная с низшей точки непризнания Мариной Мнишек своего «мужа». Но они были нужны друг другу.