Александр Пузиков - Золя

Золя с презрением относился к официальным почестям и все же считал глупым пренебрегать ими. Ему хотелось заставить власти, и особенно ученых мужей из Французской академии, признать свой талант. Заставить признать — значит поставить на колени тех, кто травил его многие годы. Выло ли здесь замешано честолюбие? Да! Но это было честолюбие бойца, одержавшего победу.

Золя был не очень высокого мнения о многих своих читателях. Иные из них покупали его книги потому, что пресса ругала их. От такого читателя ускользали истинный смысл произведения, высокие побуждения автора. Официальное признание могло бы заставить читающую публику более внимательно присмотреться к тому, что вкладывалось в «Ругон-Маккары».

Мысль об официальном признании тревожила Золя давно. Еще в 1875 году он жаловался друзьям по «обедам пяти», что никогда не получит ордена и не удостоится избрания в академию. «Мне не удостоиться тех наград, которые могли бы официально подтвердить мой талант» (Гонкур, «Дневник», 21/I 1875 г.). Но Золя все-таки наградили. Не сразу, но наградили. В начале 1878 года Доде и Флобер ходатайствуют перед министром Барду о представлении Золя к ордену Почетного легиона. Барду обещает, и об этом становится известно в Париже. Однако в самый последний момент к ордену представляется другой писатель — Фердинанд Фабр. Золя искренне огорчен. Самое обидное то, что на протяжении пяти месяцев газеты писали об этой предполагающейся награде. «Я в бешенстве от того, в какое положение поставил меня сей милейший министр… У меня было немало неприятностей, но этот орден, сначала предложенный, о чем писали в газетах, потом, в последнюю минуту, отобранный у меня, — самая неприятнейшая из всех неприятностей, которые мне пришлось переварить…» (Золя — Флоберу, 9/VIII 1878 г.).

Золя все же получил этот орден, хотя ему и пришлось подождать десять лет. За это время он успел написать десять романов, выпустить семь критических сборников и два сборника рассказов. То были, пожалуй, самые плодотворные годы его творчества. Обстановка за это время изменилась. Имя Золя победоносно шествовало по странам Европы. Многие деятели искусства и литературы славили его талант. Пришло время и для официальных наград. Мопассан первым советует Золя «принять меры» [12] Во Франции того времени получение ордена было связано с унизительной процедурой. Кандидат должен был письменно обратиться к правительству с просьбой о награждении. . Но Мопассан опоздал со своим советом. По настоянию госпожи Шарпантье и при содействии министра народного образования Эдуарда Лакруа (без покровителей не вышло бы ничего) Золя представляют к награде, и 14 июля 1888 года он становится кавалером ордена Почетного легиона. Его поздравляют, правда, не всегда искренно и не от всего сердца. Эдмон Гонкур, у которого с Золя натянутые отношения после истории с «Манифестом пяти», в тот же день присылает записку: «От души поздравляю с восстановлением справедливости — хотя и запоздалым», а в «Дневник» заносит: «Но пропади я пропадом, если на месте Золя я сейчас согласился бы получить этот крест. Он, значит, не понял, что принижает себя, став кавалером ордена». Чего не скажешь в порыве раздражения! Гонкуру кажется, что орден Золя — это первый шаг к падению… «Этот революционер в литературе станет однажды командором ордена Почетного легиона и бессменным секретарем академии, а кончит скучными и добродетельными книгами». В более мягкой форме он выскажет эти мысли в интервью газете «Голуа». Но не в привычках Золя оставлять нападки без ответа. В чем, собственно, обвиняет его Гонкур? Почему то, что дозволено Гонкуру, не дозволено ему? «Я получил орден от Лакруа, а Гонкур, в свое время, от принцессы Матильды. Вот и вся разница. Почему орденский крест, бывший свидетельством признания для вас, не будет им для меня?» Очень логично. И Гонкуру действительно нечего ответить.

Но ленточка кавалера ордена Почетного легиона на груди Золя не понравилась и другим его друзьям. Сезанн пожал плечами и презрительно усмехнулся. Все, что связано с официальным признанием, не для него. Унизительно позволять награждать себя бездарям и глупцам! Золя не очень огорчает эта щепетильность друзей. В конце концов за его плечами есть нечто более весомое, чем знаки внимания властей. Придет время, и он получит другую, более высокую награду — станет офицером Почетного легиона. А еще через несколько лет у него этот орден отнимут, когда придется драться за справедливость…

Но больше, чем орден, Золя волнует академия. «Раз Французская академия существует, я должен быть ее членом». Пусть в ней заседают бездарности, пусть это лавочка, в которой ловкость и связи заменяют часто талант и действительные заслуги. Пусть… Начиная с 1890 года Золя много раз баллотируется во Французскую академию наук. У него есть друзья и враги. Среди друзей — Фр. Коппе, Л. Галеви, П. Бурже. Врагов значительно больше, и в их числе такие грозные, как Ренан. Золя это знает. Он знает все, что касается академии. Как-то он написал статью «Дождь венков» — о литературных премиях, ежегодно присуждаемых академией: «Попробуйте собрать все эти удостоенные премии произведения — вам будет чем поразвлечься. Хорошенькое же у вас составится представление о литературном движении во Франции». А происходит это потому, что академия дает премии не столько людям талантливым, сколько «благомыслящим». При этом еще надо, чтобы сам писатель представил свое произведение на суд академии… «Если, скажем, выходит в свет какое-либо первоклассное произведение и автор не присылает его в академию, произведения этого для нее как бы не существует».

Над академией потешались все друзья Золя: и Флобер, и Гонкур, и Доде. Доде написал роман «Бессмертный» — злую сатиру на нравы «святилища» французской науки. Доде сводил счеты с отвергавшей его академией, но когда-то и он намеревался перешагнуть ее порог. Стоило только выйти «Мечте», как поползли слухи: Золя хочет разжалобить академиков: «Видите, каким я стал милым, разумным, примите меня за мою книгу». Это уже слова самого Золя, жалующегося Ван Сантен Кольфу на несправедливое и неправильное истолкование его поступков. Автору «Мечты» все это кажется не только простым недоброжелательством, но и настоящим лицемерием. Делают вид, будто бы не понимают его подлинных целей. Эд. Гонкуру он пишет: «…Будьте уверены, что если я когда-нибудь появлюсь в академии, то сделаю это при тех условиях, когда мне не придется отрекаться ни от моей гордости, ни от моей независимости. Это не опошлит меня, напротив, и это не опорочит меня в глазах тех, кто больше других любил меня, ибо они поймут тогда, чего я хотел, почему и как я этого хотел…» (Золя — Гонкуру, 3/VII 1888 г.).