Александр Пузиков - Золя

21 августа — Анри Сеар:

«…вызов остается без ответа… в битве за «Землю» плоды пожинают враги».

21 августа — Гюисманс:

«Мне не надо было посещать Гонкура после его возвращения из Шанпрозе, чтобы догадаться, что в итоге это и есть как раз тот дом, где могут родиться сплетни и шумиха. Я знаю, однако, от Орса, который стоит близко к этому источнику, что один плохо воспитанный человек по имени Рони написал пасквиль (это, впрочем, чувствуется) и что вдохновителем был Боннетэн, который и пустил все дело в ход.

Теперь возникает вопрос, не вдохновила ли Боннетэна, человека с низкой душонкой, некая личность, у которой все они бывают?»

21 августа — Золя:

«Я сразу же узнал Рони по туманным, педантичным фразам, а Боннетэн мог лишь помочь ему выйти в свет. Все это производит впечатление чего-то смешного и непристойного. Вам известно, как философски я отношусь к брани. Чем больше живу, тем сильнее жду непопулярности и одиночества.

В общем я в четверг закончил «Землю» и счастлив, что успел бросить книжицу в это болото с лягушками. Как она упадет туда, хорошо или плохо, меня не интересует».

21 августа — Эдмон Гонкур:

«Золя, заявивший в интервью с Ксо, «что не желает отвечать на «Манифест пяти», отличнейшим образом отвечает на него, и вот фраза, относящаяся к нам — к Доде и ко мне:

«…Быть может, говорят иные, нужно видеть в этом памфлете лишь отзвук известных оценок, исходящих от лиц, к которым я питаю глубокое уважение как к писателям и людям и которые испытывают те же чувства ко мне. Я отказываюсь этому верить, хотя такая версия и может показаться правдоподобной, если взглянуть на многие места документа… Напротив, я убежден, что особы, на которых я намекаю, весьма огорчены публикацией этого документа без их совета и одобрения».

Разве в этом не весь Золя? Разве это не макиавеллевская фраза, не коварство под личиной мерзкого добродушия? Ах, подлый итальянище!»

22 августа — Андре Антуан [9] Андре Антуан (1857–1943) — актер и режиссер, организатор и руководитель «Свободного театра». :

«Есть одна главная потребность у молодых людей, с которыми я вижусь, у Метенье [10] Оскар Метенье (1859–1913) — писатель и драматург. и других, — объяснить ваше молчание… Я не имею чести принадлежать к этой литературной молодежи, от имени которой пятеро увальней наделали столько шума, но в чем я уверен, так это в том, что большинство представителей молодого поколения восхищаются вашим творчеством и принимают его».

23 августа — Жозеф Рони:

«Мои дорогие Боннетэн и Гиш!

Снова просмотрел наш протест против… Плачьте! Я просил вас выкинуть восемь слов, которые мною помечены. Они остроумны, но, может быть, поэтому — слишком резки. Среди оставшихся — достаточно резких…

Привет четверке».

28 августа — Анатоль Франс:

«…В этом псевдонатуралистическом романе совсем нет непосредственных наблюдений…

…Крестьяне у г-на Золя все на одно лицо.

…Его «Земля» — это «Георгики» разврата.

…Возможно, что у г-на Золя был когда-то не скажу большой, но все же незаурядный талант. Вероятно, у него и сейчас еще остались какие-то крупицы, хотя, признаюсь, мне стоит огромного труда не отказать ему в этом.

…Никто до него не воздвигал столь высокой кучи нечистот».

21 сентября — Октав Мирбо:

«Г-н Золя чрезмерно преувеличивает то, что называют недостатками, пороками крестьянина, несправедливо преуменьшает высокие его качества. Это противоречит тому, что есть в действительности…

…Эмиль Золя не знает крестьянина; он не понимает ни его самого, ни его души. «Земля» — это произведение сомнительного воображения, фантазия художника, недостаточно вдохновенного».

23 сентября — Золя:

«…Я ждал от вас неблагоприятного мнения, так как есть в вашей душе мистический уголок, благодаря которому вы никогда не могли примириться с моим представлением о крестьянине: я старался увидеть его таким, какой он есть сейчас, в настоящее время, а вы просите, чтобы его видели таким, каким он был в средневековье».

14 октября — Эдмон Гонкур:

«По-видимому, во вторник, в Свободном театре, я выказал Золя такую холодность, что он счел нужным послать мне письмо, кончающееся следующей фразой.

«Если я решаюсь писать Вам, то лишь потому, что между нами нет более ясности, а Ваше чувство собственного достоинства, как и мое, требует, чтобы мы знали, что думать о наших с Вами отношениях — и как друзей и как собратьев по перу».

1 4 октября — Эдмон Гонкур:

«Недавно, в связи со статьей пяти, появившейся в «Фигаро», — статьей, о которой, клянусь честью, я не имел понятия, статьей, появившейся в момент, когда я был настолько болен, что в этот самый день находился у Потена и спрашивал его, не заболел ли я смертельной желудочной болезнью, — Вы в свой ответ интервьюеру из «Жиль Блаза» вставили фразу, означавшую вот что: «Хотя есть все основания предполагать, что вдохновители дела — это Доде и Гонкур…» — фразу, явное вероломство которой заставило всех знакомых Доде и моих спрашивать нас при встрече: «Видели вы обвинение, предъявленное вам Золя?» — наконец, фразу, вызвавшую свирепые выпады в газетах против меня лично и обвинения в том, что я самым подлым образом завидую Вашим деньгам…

Ну не глупо ли? Разве я завидую Доде, а он зарабатывает ничуть не меньше денег, чем Вы?»

30 октября — Золя:

«Мне никогда не приходило в голову писать предисловие. Моя книга будет защищаться сама, и она победит, если ей суждено победить. Я ею доволен и думаю, что в общественном мнении произойдет поворот в ее пользу».

19 ноября — Золя:

«Никогда, дорогой Доде, никогда я не думал, что вы знали об этом удивительнейшем манифесте пяти! Мои первые слова были о том, что ни вы, ни Гонкур не имели представления об этом великом предприятии и статья булыжником свалилась на ваши головы… Поразительнее всего, что из жертвы вы меня превратили в преступника и вместо дружеского рукопожатия чуть не порвали со мной. Признайтесь, что в этом вы несколько превысили чувство меры.

А я на вас ничуть не сердился. Я отлично знал, как писался манифест, над этим можно только посмеяться. Ваше письмо, дорогой Доде, доставило мне живейшую радость, так как оно кладет конец недоразумению, от которого наши враги уже были в восторге».

23 ноября — Эд. Гонкур:

«На всех страницах романа вы говорите о величественности босской равнины… Ваше описание сева в начале романа прекрасно, как картина Милле. Страсть к земле, страсть, которую я имел возможность сам наблюдать в дни юности, изображена рукой мастера. Старый Фуан, Большуха, подлая чета Бюто остаются в памяти незабываемыми образами».