Игорь Кио - Иллюзии без иллюзий

Казалось бы, за столько лет и самая безупречная работа могла бы приесться зрителю. Но именно переступив седьмой десяток, отец и дал в Ленинградском цирке двести аншлаговых представлений. Открывал сезон и закрывал. А целый сезон пятьдесят восьмого года провел на Цветном. Но, главное, аттракцион Кио перед выходом на международную арену — до пятьдесят седьмого года отец никуда из страны не выезжал — был оптимален во всех компонентах. В программе было четыре-пять-шесть супертрюков, и Эмиль Теодорович, повторяю, находился в наилучшей форме.

В Англии существует «Магический круг», объединяющий иллюзионистов всей Европы. И там есть зал, где на стенах — имена лучших иллюзионистов всех времен и народов. Так вот, в честь фокусника из-за «железного занавеса» устроили прием. А доску с его именем повесили на первое место.

Кроме Англии, он гастролировал в Египте, Японии, Дании, Венгрии, Польше… В Румынии его успех был таким, что последнее представление давали на футбольном поле стадиона, вмещавшего семьдесят тысяч зрителей, — и все места были заполнены.

В Данию и в Японию вместе с отцом ездил и я.

Цирк Шумана — великолепный цирк с замечательными международными программами, с номерами экстракласса. Назову прежде всего братьев Янг и самого Шумана — дрессура лошадей, профессионалы согласятся со мной, что в этом жанре Шуману нет равных. И — американские, итальянские, французские артисты. Мы должны были влиться в программу необычайно высокого уровня.

Цирк Шумана, чем-то напоминающий наш ленинградский, заполняют обычно человек двести. С началом же наших гастролей — мы работали в Копенгагене полтора месяца — цирк был забит до отказа, газеты писали: «Если вы хотите узнать, что такое очередь, приходите в Цирк Шумана, когда там работает русский иллюзионист Кио». У меня сохранилось такое письмо: «Уважаемый господин Кио! Вы самый популярный артист, который когда-либо гастролировал в Дании. Умоляю, прошу Вас. Два билета на Ваше представление. С уважением Херлуф Бидструп».

После Венгрии мы гастролировали в Архангельске. В середине декабря приехали в Киев. Мать задержалась в Москве. Отец поселился в своей любимой гостинице «Интурист». В последние годы он чувствовал себя неважно (эмфизема легких). А тут вроде бы ему стало получше, он ездил по делам. Помню, мы обедали как-то у него в гостинице вместе с Андреем Мироновым — отец дружил с его родителями. После третьего представления (сохранилась фотография: отец в последний раз уходит с манежа) Эмиль с женой, администратор Фрадкис и я ужинали у отца в номере. Брат с Эллой, как молодожены, вскоре удалились. Отец пошел спать, а мы с Фрадкисом еще сидели у телевизора — Эмиль Теодорович не любил тишины в соседней комнате. И вдруг в час ночи он вышел к нам со словами: «Мне плохо!» И — упал. Мы осторожно перенесли его на ковер — боялись, что инфаркт (нелады с сердцем у него случались). Через какое-то время он очнулся — спросил: «Что со мной было?» И вновь потерял сознание. Прибыла реанимация, но отец уже не приходил в себя. Разрыв аорты.

Самолет в Москву улетал только утром. Мы перенесли тело отца в цирк, положили на один из иллюзионных ящиков. Всю ночь шли артисты — проститься; перед тем, как ехать на аэродром, провели панихиду. Эмиль остался работать, а я полетел в Москву. Когда я увидел битком набитый зал на Цветном, то вспомнил рассказ отца: будучи совсем молодым и малоизвестным артистом, перед началом представлений он стоял у кассы — смотрел, как торгуют билетами, и если оставались непроданные, тут же покупал их за свои деньги и раздавал мальчишкам: на его выступлениях «не должно было быть свободных мест». И я невольно подумал: «Вот и на панихиде Кио аншлаг».

Пришло огромное количество соболезнующих телеграмм; одна подписана была «Сергей» — выяснилось, что это грузинский патриарх. Похоронили отца на Новодевичьем кладбище…

Я вернулся в Киев — и начал работать вместо отца, а Эмиль — готовить свою программу.

Первые годы после смерти отца я, безусловно, копировал его, работал даже в его фраке, хотя позже надел смокинг. До меня доходили разговоры, что вот, мол, ему легко, он пришел на готовое: есть дело отца, есть громкое имя. Я не мог спорить: это действительно было так. Но, с другой стороны, я с первых шагов не имел права на ошибки, не имел права допустить, чтобы аттракцион деградировал и честь марки, честь семьи была мною утрачена. Недоброжелатели ждали, что вот теперь, когда отца нет, дело немедленно покатится вниз и того уровня, что держался при Кио-старшем, Кио-младшему не сохранить. Кажется, мне удалось работать так, чтобы подобные прогнозы не подтвердились. После Японии, Канады, США и работы в Цирке на Цветном бульваре я гастролировал во Франции и Бельгии, что тогда тоже было очень престижно.

В Бельгии Королевский цирк по решению общества критиков и журналистов много лет назад учредил премию «Оскар», которая вручается с формулировкой «Лучшему артисту». Я удостоился этой премии — и по сегодняшний день остаюсь единственным иллюзионистом, которому присужден «Оскар».

В этом месте повествования мне грозит, как, наверное, большинству мемуаристов из артистического мира, увлечься перечислением своих успехов и достижений — и нелегко будет себя прервать. Точнее, было бы нелегко, не вспоминай я про множество сложностей, возникших в связи с проведением отцовского юбилея.

Но заодно уж и замечу, что актерскую нескромность часто преувеличивают, плохо представляя себе специфику нашего дела. Наедине с собою настоящий артист, как бы знаменит и удачлив он ни был, постоянно преисполнен сомнений. Если не в себе, то в зрителе, от которого всегда зависим, — по-прежнему ли понятен он зрителю, по-прежнему ли им любим? И видимая иногда нескромность — как правило, самозащита… Не надо только путать маскировочную нескромность с куражом. Кураж — другое, кураж — святое. Кураж сообщает нам внутреннюю энергию… Из суеверных соображений не буду распространяться о нем подробнее. Тем более что словами и не смог бы, в данном случае, своих ощущений выразить. Скажу лишь, что кураж, к сожалению, нередко растрачивается в хлопотах достаточно унизительных — и в советское, и в постсоветское время.

К моменту отцовского юбилея я уже прожил долгую жизнь в цирке. Прожил десятилетия без отцовской опеки, советов. Я имел право полагаться на сугубо личный опыт и в работе, и в отношениях с людьми.

После отказа Никулина предоставить нам на два дня Цирк на Цветном я понял, что мне предстоит борьба. И признаюсь, что меня — человека скорее флегматичного — это возбуждало: я, как в юности, доказывал отцу (в дни приятных и малоприятных юбилейных хлопот я чаще обычного вспоминал Эмиля Теодоровича и мысленно разговаривал с ним), что у меня фамильный характер. Про себя, разумеется, понимал, что отцовской твердости мне существенно недостает, но вел себя, мне кажется, так, как будто обладаю ею. Фирменный кураж Кио я тогда чувствовал в себе с утра до вечера.