Игорь Кио - Иллюзии без иллюзий

Директор Нового цирка Леонид Костюк вызвался помочь и всячески содействовать проведению юбилейного представления. Но не могло меня не смущать, что Новый цирк был открыт в Москве через шесть лет после кончины Эмиля Теодоровича Кио, и не подозревавшего, что в Москве может быть другой цирк, кроме того, что на Цветном бульваре. Но куда было деться от реальности?

Проблемой проблем, как и следовало ожидать, стали деньги.

Шел, напоминаю, девяносто четвертый год.

Министерство культуры и Союзгосцирк, которому юбиляр принес миллионы прибыли в рублях и валюте, изыскали какие-то копейки. Их могло хватить на оплату аренды, жалованье техническим служащим и рабочим цирка. А где взять денег на постановочные нужды?

К девяносто четвертому и со спонсорами уже было совсем непросто. Но нам, будем считать, повезло. Всю оставшуюся жизнь буду вспоминать «Гермес-финанс», выделивший необходимые средства, и автомобильный концерн «AVVA» (денег, которые они дали, хватило и на оплату трансляции по ТВ).

В том сезоне в цирке не то что про аншлаги, но и про приличные сборы начали забывать. Правда, цирк Никулина не бедствовал. Но зал Нового, вмещавший три с половиной тысячи человек, собирал теперь от силы триста-четыреста человек. И вообще, казалось, что московская публика охладела к зрелищам. Театры пустовали, кинотеатры переоборудовали в мебельные салоны. На эстрадные концерты публика не ходила. Никакой ажитации не вызывал и приезд зарубежных звезд — они нередко работали при полупустых залах.

Проводить, тем не менее, юбилей отца в полупустом зале я считал невозможным. Помнил слова отца, что успех иллюзиониста — не аплодисменты, а касса!

И помнил всегда его рассказ о том, как он, будучи совсем еще молодым и малоизвестным артистом, перед началом представления стоял у кассы…

В общем, главной рекламой столетия Эмиля Теодоровича Кио мог стать только аншлаг.

Не скрою: мне пришлось потрудиться, чтобы каждая серьезная газета, поместила материалы к юбилею, чтобы на каждом канале телевидения в самое престижное время прошли специально снятые «ролики». Я использовал для этого все средства: от дружеских отношений до взяток.

Мы запланировали два гала-представления для трех с половиной тысячной аудитории. Масштаб аудитории обязывал к новой форме программы. На официоз и намека быть не могло. Я остановился на эстрадно-магическом цирковом супершоу. Надеялся, что пригодится мой телевизионный опыт. К тому же в таком решении была и символика. Отец начинал на эстраде. Отец всегда хотел, чтобы я в большей степени был разговорником, чем он. Да и вполне совместимы, в конце концов, цирк и эстрада.

Писатель неуемной фантазии Аркадий Арканов (через год мы выпустили с ним в Театре эстрады спектакль с придуманным им названием «Говорит и обманывает Кио») написал сценарий и сам участвовал в представлении. Я пригласил из Сочи режиссера Ефима Карпманского. Он придумал финал, где выходил мой семилетний внук Игорь — и, как продолжатель династии, исполнял трюк с появлением медвежонка.

С нами работал один из лучших художников эстрады и телевидения Петр Гиссен. Юрий Саульский написал песню на слова Леонида Куксо «Волшебник XX века».

Кстати, название гала-представления «Волшебник XX века» пришло мне в голову неожиданно, когда мылся под душем, — вспомнил, что отца так называли в Японии, и отчетливо увидел будущую афишу с именами звезд.

Сейчас много говорят о том, что никто ничего не делает бесплатно. Я — свидетель обратного. Кроме одного известного артиста, который запросил у старого товарища довольно крупную сумму, все — и Никулин, который выступил на обоих представлениях, и Кикабидзе, и Лев Лещенко, и Юра Горный, и «На-на» Бари Алибасова, и Ольга Кабо, и «Бим-Бом», и наши лучшие фокусники, и сестры Зайцевы, и балеты цирка, Эмиля и мой — работали безвозмездно.

Открывал вечер Юрий Никулин — суперпопулярный человек цирка, сразу задавший нужный и достойный славы и репутации Кио тон. Никулин появлялся в трюке, где девушки из клоунов превращались в артисток. В спектакле участвовали все лучшие наши маги и факиры…

У брата Эмиля был долгосрочный контракт с японцами — и он работал то там, то здесь. Поэтому большая часть хлопот выпала на мою долю. У меня к тому времени уже пять лет как была своя фирма «Шоу-иллюзион Игоря Кио». Как у нас принято, по приказу Министерства культуры был создан оргкомитет, куда вошли профессор, важные чиновники, начальники. Но, за исключением Вадима Алексеевича Мильруда, очень помогавшего советом и делом, никто из них себя конкретно и деятельно не проявил.

Был момент, когда я себя чувствовал накануне провала. Но за три дня до представления готов был уже поверить в настоящий успех. И чутье подсказывало, и, как подтверждение, телефон не умолкал ни дома, ни в цирке, ни в офисе «Шоу-иллюзиона»: уважаемые люди сетовали, что не получили приглашения и не могут достать билет.

В конце телевизионных титров (представление транслировали на ОРТ 9 мая в лучшее эфирное время) было написано: продюсер Игорь Кио.

Я не обольщаюсь. Какой я, строго говоря, продюсер? Продюсер — это в Голливуде, это Карло Понти, Сол Юрок. Но и мне кое-что удалось. Нам потом говорили, что если бы мы даже неделю работали спектакль «Волшебник XX века», то сборы все равно бы были.

На представлении я увидел много молодежи. Значит, и для нее имя Кио не пустой звук. А если так, то, наверное, и мы с Эмилем неплохо поработали в тридцатилетие, прошедшее со смерти отца. Что-то и мы вернули отцу в благодарность за то огромное, что сделал он для нас.

Когда не стало моей матери, сошли почти сразу на нет отношения с братом Эмилем — грустно это признавать, но никуда не денешься от сознания, что мы с ним превращаемся в чужих людей.

Мать регулярно приезжала к нему и ко мне домой, не желая замечать откровенной неприязни моей предыдущей жены к нынешней. Семья Кио неделимо продолжалась, пока жива была Евгения Васильевна — женщина, прожившая в браке с моим отцом двадцать шесть лет.

Один мой приятель пошутил, что я работаю Кио — в том смысле, что такая фамилия, ставшая цирковым понятием, автоматически превращается еще и в должность…

Шутка не кажется мне очень уж удачной и вполне тактичной. Однако некоторый смысл в ней, наверное, есть.

Образ, предложенный отцом на манеже, не мог не проецироваться на частную его жизнь, на близких и родных. Не стану преувеличивать, утверждая, что семья наша превращалась в слагаемое аттракциона. Но сложности личной жизни — и отца, и затем мои с Эмилем, и жен наших, разумеется, — в известной мере обусловливались фамилией-образом…