Александр Боханов - Борис Годунов

В 1604 году по приказу Годунова инокиня Марфа вызывалась в Москву, где у нее требовали показаний по поводу появления самозванца Дмитрия. Марфа ничего внятного сообщить не смогла. 18 июля 1605 года Марфа-Мария с триумфом въезжала в Москву, где её на подъезде к столице, в Тайнинском, торжественно встречал «Царь» — «чудом спасшийся Дмитрий». Марфа-Мария тут же, принародно, «обливаясь горючими слезами», признала своего сына. Последующие месяцы до самого конца мая 1606 года инокиня Марфа проживала в отдельных палатах в Вознесенском женском монастыре в Кремле.

В своём возвращении в Кремль Мария Нагая, наверное, увидела торжество долгожданной «справедливости». Из кремлёвских покоев её фактически выгнали, после того как её «дорогого сыночка» разоблачили как самозванца, свергли, а труп испепелили. Причём голый труп самозванца волокли мимо окон Марии Нагой, где толпа сделала остановку, выкрикивая оскорбления по адресу изолгавшейся «мамаши»...

Заинтересованность в смерти Царевича Дмитрия Бориса Годунова традиционно объяснялась его стремлением занять престол, на пути к которому существовало только одно препятствие: царскородный Дмитрий Иоаннович. Ещё Карамзин, со свойственной ему эмоциональной художественностью и моральной нетерпимостью, выразил мировоззрение предстателей обличительного направления: «Сей алчный властолюбец (Годунов. — А.Б.) видел между собою и престолом одного младенца безоружного, как алчный лев видит агнца. Гибель Димитриева была неизбежна!

Откуда сия непререкаемая уверенность? Только от человеческого самомнения, так как никаких «бумаг» или показаний современников, хоть как-то, хоть косвенно подтверждающих данную категоричность, не существует. Это всего лишь обыденное логическое построение, уместное при анализе мировоззрения таких «обличителей », как Карамзин, но совершенно неуместное при характеристике психологии, поведенческих мотивов, «хотений», «желаний», «намерений» других лиц, тем более живших века назад.

Как написал знаток эпохи С. Ф. Платонов, Годунова нельзя обвинять в злодеянии, для того нет надёжных данных. «Против него очень мало улик, и вместе с тем есть обстоятельства, убедительно говорящие в пользу этой умой и симпатичной личности ». Исследователь поставил принципиальный вопрос: «Разве никто, кроме Годунова, не имел интереса в смерти Димитрия и не мог рискнуть его убийством? »^^^.

Подобный ракурс проблемы совсем не является пустопорожним. В первую очередь тут приходит на ум имя Нагих. Но как же так: мать и дяди мальчика могли ли иметь свой «интерес » в таком страшном деле? А почему бы и нет? Ненависть — страшная разрушительная сила, а одержимость ненавистью неизбежно разрушает добродетель человека, искажает все его природные рефлексы, реакции и восприятия, иными словами, губит всё истинное вокруг такого человека. Нагие люто ненавидели «московскую власть», которая их «оскорбила» и «унизила». А кто же не знал, что главным в этой власти был именно Годунов, а Битяговский — только его «привратник».

Надо думать, что какие-то разговоры о том, что эти записные «злодеи» хотят извести весь именитый род Нагих, велись. Во всяком случае, «Царица Марья» и её близкие с непонятной категоричностью, вопреки очевидному и зримому, с первого же момента голосили именно «об убийстве».

Интересная деталь: несколько холопов Нагих, как только в Угличе случились страшные события, «убежало невесть куда», и их отыскать так и не смогли. Упорное повторение версии «об убийстве», которое как заклинание произносила Мария Нагая и её братья, — не может не поражать и невольно наводит на мысль: то, что устно, во всеуслышание звучало, являлось давней идейной заготовкой.

Конечно, в пользу подобного логического предположения нет никаких документальных подтверждений. Однако и при обвинении Годунова таких свидетельств не существует. Там тоже господствуют «гипотезы», выдаваемые столетиями за «аксиомы».

Когда говорят о Годунове, который якобы замыслил и осуществил злодеяние в Угличе, то неизменно выпячивают на передний план его властные амбиции. Было бы глупо спорить с тем, что у государственного человека на высших ступенях управления, не существовало бы никаких властолюбивых желаний и устремлений. Они в той или иной степени присущи всем и всегда, из круга тех, кто обретается в правящем эшелоне.

Ничего необычного в данном случае Годунов не являл. Однако есть служебно-иерархические амбиции, а есть — царские. Годунова как раз в подобном властолюбии и подозревают, и обвиняют. Может показаться странным, но подобные не предположения даже, а уверенные декларации звучат и звучат, но никто и никогда не привел ни малейшего доказательства их правомочности. Нельзя же за таковые признавать сплетни из записок иностранцев или путаные и исторически неадекватные «сказания», начавшие плодиться с 1606 года. А ведь ничего другого в распоряжении обличителей нет.

В 1591 году имелись и другие влиятельные высокопоставленные по роду и званию представители, которым смерть Царевича могла быть вьп'одна: Шуйские, Мстиславские, Романовы. Таким путём можно было свалить, или хотя бы подорвать авторитет слишком «крепкого» «худородного властелина», неугодного многим боярам.

Мысль о престоле могла привлекать не только Годунова, но и такого амбиционного боярина, как Василий Шуйский; последующая историческая драматургия этот тезис вполне и подтвердила. Давно наличествует в литературе вполне логичное утверждения, что «Шуйский, скорее чем Борис Годунов, мог решиться на преступление.

Если отрешиться от всех распространённых интерпретаций события в Угличе и задаться вопросом: имел ли Годунов в 1591 году «мысль», «намерение» занять престол государства Российского? Ответ прост: никто это не знал, не знает и никогда не узнает. Если же предположить, что он уже в 1591 году, за семь лет до подлинного воцарения, «имел такую мысль», видел себя в царской роли, то, значит, надо уподоблять Годунова пророкам, ход времён и грядущих событий которым открывает Господь.

Однако никаким пророком Борис Годунов не являлся. Он был умным, ловким, хитрым, смелым, трудолюбивым, православным человеком, служившим честно своей стране не потому, что впереди маячил «долгожданный приз» — Царский венец, а потому, что по-иному жить и действовать не умел и не хотел...

Биография Бориса Годунова теснейшим образом переплетена со всей государственно-управленческой системой, существовавшей в Русском Государстве в XVI веке. Его появление на политическом горизонте неразрывно связано с этой системой, можно даже сказать, что он — продукт её. В какой степени этот факт — дело случая, а в какой — закономерное явление, сказать однозначно нельзя. Конечно, не подлежит сомнению, что взлет Годунова к вершинам властной пирамиды есть результат выбора Первого Царя — Иоанна Грозного в процессе «кадровой революции», проводимой им с середины 60-х годов, в период так называемой Опричнины.