Иван Дроздов - Разведенные мосты

Я слушал нового друга и не выражал готовности согласиться со всем, что он мне говорил. Есть национальности, с которыми судьба меня не сводила на жизненных дорогах, — я их не знал и, наверное, легче бы поверил в рассказы об особенностях их характера, но с грузинами я встречался часто. Были они и в эскадрилье, где я служил, и затем на батарее, которой я командовал. Ничего плохого я за ними не замечал, а что до характера — мне был по душе их весёлый нрав, готовность во всём помочь и хранить верность в дружбе. Грузины мне нравились, как, впрочем, и армяне, и представители всех кавказских народов, кроме чеченцев, среди которых проходила моя служба в Грозненской авиационной школе. Чеченцы уже в начале войны подняли мятеж, и нас, курсантов, только что окончивших школу и ещё не успевших получить офицерское звание, ночью повезли в горы на подавление мятежа. Но это уж тема особая, и теперь, когда я пишу эти строки, а в Чечне погибают русские парни, у меня нет охоты вспоминать события той поры.

Мой спутник, не находя отклика в моей душе, заметил:

— То, что я вам рассказал, это не плод моих недобрых размышлений; вы, русские люди, скоро увидите, какая пропасть пролегла между нами, — и ширится эта пропасть, и углубляется с давних времён. Думается мне, что теперь уж скоро абхазы предъявят свой счёт грузинам, и боюсь, как бы нам не пришлось попросить их убраться с нашей земли и устраивать свою жизнь дома. Там бы, в Тбилиси, Шалве вряд ли удалось наладить такой механизм околпачивания своих земляков. Взяточничество и там, конечно, процветает, оно и у вас в России есть, но, все-таки, своих родных братьев дурить труднее. Да тут и обыкновенное людское чувство присутствует: своих-то жалко бывает. А нас-то ему чего жалеть! Мы — чужие.

Ближе к вечеру мы расстались, и я поехал домой к Бидзине. А через три дня, забросив через плечо походную сумку, я благодарил гостеприимных хозяев и уезжал в Очамчир. Здесь мы с Вано в назначенный час подошли к калитке дома русской докторши, и она повезла нас в Москву.

Москва встретила нас хорошей погодой; яркое весеннее солнце высоко летело по голубому небу, земля зеленела, набираясь тепла от щедрого светила. Был воскресный день, москвичи распахивали окна квартир, развешивали на балконах ковры, одеяла, одежду. Я попросил Нину высадить меня у метро Профсоюзной, они же поехали по своим адресам. А я некоторое время стоял у входа в метро, оглядывал такие знакомые места, где мы прожили более тридцати лет, а затем переехали в северный район столицы, в уголок, где было тихо и движение машин не тревожило по утрам сон Надежды, у которой уж развивалась гипертония и ей необходима была тишина. Новая квартира уступала по площади и удобствам прежней, но была такой же уютной и нам скоро понравилась.

Вошёл в квартиру, и сонм воспоминаний снова нахлынул на меня. Пройдя в большую комнату, сел на диван и задумался. Курортного отдыха и ярких воспоминаний как не бывало. Я сидел, опустив голову, и не мог ни о чём думать, как только о Надежде, о том, что её нет и я никогда не услышу её шагов, её голоса — и обречён жить без неё, без её повседневных забот, помощи и поддержки в литературных делах и во всей жизни.

Но вот я решительно поднялся и громко себе сказал:

— Хватит ныть! Надежду не вернёшь, ты должен жить один, и жизнь твоя будет такой же продуктивной, насыщенной делами, какой она была прежде.

Растворил окна и так же, как многие москвичи, стал развешивать одежду. Потом мокрой тряпкой, как это делала Надежда, протирал подоконники, шкафы, письменный стол. Пылесосом прошелся по всей квартире. А там, где не доставал пылесос, чистил щеткой.

Работал час, может быть, два.

Зазвонил телефон — частыми звонками, междугородний. Звонила женщина; голос знакомый, но не мог припомнить, кто со мной говорит.

— Я только что узнала: умерла Надежда Николаевна. Я очень огорчена и глубоко вам сочувствую. Мы с Надеждой Николаевной встречались лишь два раза, но я её полюбила и была счастлива, что знаю не только вас, но и вашу супругу. Какая ужасная потеря! Примите мои соболезнования.

Я вспомнил: это была Люция Павловна, вдова Геннадия Андреевича Шичко, о котором я писал очерк по заказу журнала «Наш современник». Поблагодарил её за тёплые слова участия и в свою очередь вспомнил встречи с Геннадием Андреевичем и с нею и сказал, что и меня потрясла потеря Геннадия Андреевича, который ушёл из жизни так же рано, как и Надежда.

Её муж умер полтора года назад, я тогда написал письмо Люции Павловне, и мы несколько раз говорили по телефону. Она осталась одна в Ленинграде и тоже, как и я, с большим трудом осваивалась со своим новым положением. Сейчас она мне говорила:

— Не надо впадать в уныние, нужно быстрее привыкать к новой жизни, и лучшим средством в этой адаптации служит труд, активная общественная деятельность. Я успела заметить, что вы человек сильный, много пишете, бываете на собраниях, — я верю, что вы быстро справитесь с постигшим вас таким большим горем.

Еще сказала, что когда я буду в Ленинграде, чтобы звонил ей и заходил в гости.

Звонок этот явился для меня большой и приятной неожиданностью. Я вдруг подумал, что на белом свете есть женщины, такие же одинокие, как и я, а я человек ещё не старый и, может быть, встречу новую подругу жизни, налажу новую жизнь. Правда, едва эта мысль влетела в голову, как я тотчас же и подумал о Надежде: хорошо ли это по отношению к её памяти? Наконец, если и придётся решать этот вопрос, то не так скоро, должно пройти какое-то время, улечься боль сердца.

Вспомнил, как мы с академиком Угловым впервые появились в квартире Шичко. У меня этот эпизод описан в очерке, а затем и в книге о Геннадии Шичко. Приведу это место:

«Вечером следующего дня отправились к Геннадию Андреевичу… Открывшая нам дверь хозяйка Люция Павловна мало походила на жену фронтовика, человека нашего поколения: ей с виду было лет тридцать — тридцать пять. Из-за неё выглядывал хозяин, и облик его рядом с цветущей женой только усиливал моё недоумение. «Ну, братцы-ленинградцы, — думал я о нём и об Углове, — женятся на молодых и красивых».

Потом выяснилось: Люция Павловна не так уж и молода, но случается встретить такой счастливый тип русской женщины, которая выглядит едва ли не вполовину своих лет. Между прочим, любопытно бы знать, какие свойства характера, какой образ жизни помогают иным людям — чаще всего женщинам — сохранять столь долго своё девическое обаяние, а иной раз с возрастом, с расцветом сил, выглядеть ещё краше?..

Люция Павловна, как возможная кандидатура на будущую супругу, долго в моих мыслях не задержалась. С её внешностью и общественным положением, — а она, по слухам, была директором какого-то музея, — оставаться в одиночестве ей долго не дадут. Со времени смерти её мужа прошло полтора года; у неё, конечно же, объявились в мужском мире симпатии, а может быть, она и была уже во втором браке. Однако же именно она дала мне импульс для размышлений об устройстве новой жизни.