Кэтрин Хепберн - Я. Истории из моей жизни

Как бы там ни было, я получила телеграмму, в которой говорилось, что они с Мэгги женятся.

Для меня это была неожиданность. Да как же так! Нет… некрасиво… нечестно! Позвонила Маме в Хартфорд. Я была в ярости. Ревела. Как он мог?

— Но ты ведь сама не хотела выходить за него, Кэт. Может, он просто хотел жениться. Бедняга. Ты не вправе винить его. Сама виновата. Ты должна послать ему телеграмму. Не будь несчастной. Сама виновата.

Конечно, это был не самый приятный разговор. Я послала ему телеграмму, но продолжала реветь, жаловаться и ныть.

Я должна рассказать, как отреагировал на это Джордж Кьюкор: «Кейт, что с тобой стряслось? Ты ведь могла выйти за него замуж, если б захотела. Ты этого не сделала».

— Ну перестань же! Что мне теперь делать? — И я все жаловалась и жаловалась, покуда было кому слушать. Конечно, Мама была права. Мне думается, что она поздравила Леланда, пожелала ему счастья и сообщила, что обо мне он может не беспокоиться.

Поскольку ничего изменить уже было нельзя, то и я пошла своим путем. Вряд ли я вынесла из этой истории урок для себя. У Леланда и Мэгги трое детей. Вскоре они развелись, и он женился на Слим Хоке. Потом на Памеле Черчилль.

Наконец, когда Леланд был болен и лежал при смерти, Памела позвонила мне и сказала: «Леланд умирает. Он любил тебя больше, чем кого-либо из нас. Не заедешь ли навестить его? Он при…»

Я поехала. За последние годы я видела его раз или два — может, больше. Он был веселый человек. Умел ценить женскую красоту. Мне льстило, что я вроде бы нравилась ему. Думаю, что Памела преувеличивала его чувство ко мне. Мне кажется, что, вспоминая свое прошлое, Леланд, в сущности, вспоминал свою молодость. Мы оба были молоды, и я не вышла за него замуж, поэтому в памяти у него осталась только наша замечательная любовь, а не чувство опутанности брачными узами.

Я вообще никогда не стремилась связать кого-либо браком. И не хотела замуж за кого бы то ни было. Мне нравилось быть самой по себе. Даже когда я была со Спенсером Трейси, а мы прожили вместе двадцать семь лет, то никогда не задумывались и не говорили о браке. Он был женат, а мне было все равно.

Думаю, что внутренне Леланд чувствовал, что мы можем жить такой жизнью бесконечно. Он мне нравился, мне было очень приятно в его компании. Легко плыть. Весело. Подобных людей так мало. Вы обратили на это внимание? Все равно что есть мороженое в раскаленный зной. Вкусно. Бодрит и освежает.

Что можно сказать о Леланде? Он действительно жил, словно танцевал. Вы понимаете, что я имею в виду?

Мы встретились в то время, когда для нас все было радостно, смешно, весело, восхитительно. И нам было весело! О да — весело!

Мне здорово повезло, что я знала его.

Теперь надо немножко вернуться назад и рассказать о том, что случилось на картине «Сильвия Скарлетт». Снимал ее Джордж Кьюкор, в главой роли — Кэри Грант, в роли моего отца — Эдмунд Гвенн. Значительную часть картины мы отсняли по ту сторону Транкас-Бич в Калифорнии. Джордж и я по очереди устраивали роскошные пикники на природе, еду к которым поставляли нам из дому. Ленч на пятнадцать — двадцать человек. Мы накрывали длинный стол, и на него выставлялось все, что привозили из дому Луис и Рэнгхилд Прайсинг и моя экономка Джоанна Мадсен: суп, горячий или холодный, салаты, какое-нибудь горячее мясное блюдо и, разумеется, мороженое. Фантастика!

Однажды в небе, прямо над нами, очень долго кружил аэроплан и потом приземлился на пятачке в поле — совсем недалеко от нас.

Кто бы это мог быть? Кто, черт возьми, а?

Кэри Грант воскликнул:

— Это мой друг Говард Хьюз!

Я была несколько поражена, потому что до меня дошли слухи, будто Хьюз жаждет со мной познакомиться. И он, вероятно, решил сделать это именно таким образом. Я бросила на Кэри Гранта суровый взгляд, и мы все приступили к еде. И ни разу не взглянула на Говарда.

Какая выдержка!

Следующий этап. Я играла в гольф и с профи в «Бель-Эйр Кантри Клаб».

Мы вот-вот должны были закончить игру. Вдруг — звук летящего аэроплана. Говард приземлился практически нам на голову. Ему пришлось подогнать грузовик, чтобы вывезти самолет с игрового круга. Надо сказать, что это дало нам передышку. Мне его поведение показалось дерзким и нахальным. Руководство клуба было в ярости. Говарда Хьюза это нисколько не обескуражило. Мы закончили игру, и я сказала:

— Вас куда-нибудь подвезти?

Он ответил положительно, и я отвезла его в отель «Беверли-Хиллз».

В следующий раз — примерно спустя два месяца — я узнала из газет, что Говард в Бостоне. Я играла там в «Джейн Эйр» — пьесе Элен Джером. Жила в отеле «Риц». Спектакли шли в театре «Колниэл». Говард поселился в той же гостинице.

По-видимому, мне было одиноко, потому что в тот первый вечер мы с Говардом в компании с кем-то еще ужинали после спектакля. Лишнее подтверждение истины, что упорство города берет. Ужинали мы и в следующий вечер — вот так…

Говард Хьюз был странный парень. Умница, с по-настоящему тонким умом, но страдал глухотой — в очень серьезной форме. Сказать же «пожалуйста, говори со мной громче — я плохо слышу», вероятно, стеснялся. Поэтому, если в разговоре участвовало больше двух человек, большую часть разговора он не понимал. Это было трагично. Но переломить себя он не мог. У меня был хороший друг, некто Рассел Давенпорт, тоже глухой. Но он всегда заранее предупреждал: «Говори громче, пожалуйста, — я плохо слышу». Истинная драма для человека, имеющего какой-нибудь физический изъян, — объявить о нем вслух. Признаться в нем. Тот, кому это говорится, вовсе не удивляется. Он или она просто-напросто начинает говорить громче. И думает о том, как здорово, что сам он — не глухой. Мне думается, что этот его недостаток постепенно разрушал жизнь Говарда, сделав одиноким.

Он последовал за нами на гастроли. Мы играли в Чикаго. Я жила в гостинице «Амбассадор». Говард снял номер там же. Да, на том же этаже, что и я. Да, вы совершенно правы — как же иначе. Газеты начали склонять нас в заголовках: «Хьюз и Хепберн не сегодня завтра поженятся». Я не могла выйти в город, чтобы меня не преследовали. Мой номер находился на девятом или десятом этаже. Однажды я воспользовалась пожарной лестницей, чтобы не идти через вестибюль. Я добралась до первого этажа и увидела одну из тех запасных лестниц, на которую достаточно ступить, чтобы она под тяжестью вашего тела сама опустилась вниз. Я шагнула на нее, но она почему-то не опустилась, и мне пришлось перебираться обратно на пожарную лестницу, а потом снова карабкаться по ней, теперь уже наверх, в результате чего я вновь оказалась в собственном номере.

Говард сопровождал меня в гастрольном турне: Детройт — Кливленд — Чикаго. Он все свое время сидел на телефоне, потому что он мог слушать, разговаривая по телефону. Наконец турне закончилось, мы вернулись в Калифорнию и стали жить в его доме, который своей тыльной стороной выходил на гольфовую площадку клуба «Уилшир Кантри». Это было здорово, потому что достаточно было перепрыгнуть через заборчик — и пожалуйста, играй не хочу. У Говарда была служанка по имени Беатрис Даулер. Она великолепно готовила. Именно она рассказала мне, что, когда на обед приходят гости «определенного сорта», она сажает их за стол с дешевой фарфоровой и стеклянной посудой, а после окончания обеда всю эту посуду она (Беатрис) разбивает, осколки же выбрасывает на помойку.