Петер Нойман - Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

29 апреля. В ружье! Партизаны!

Солдаты быстро карабкаются в бронетранспортеры, которые сразу же направляются на север.

Лишь минутами раньше подвергся нападению ряд транспортных средств, которые везли рабочие команды по шоссе на Волноваху. Два отделения 1-й роты немедленно отрядили для того, чтобы перехватить террористов.

По этому случаю местные крестьяне сказали, что мы могли застать партизан врасплох на равнине, где они, видимо, укрываются. Русские редко осуждали своих партизан. Но у меня сложилось ощущение, что в этом районе крестьяне не очень любили их. Партизаны грабили крестьянские хозяйства, обирали сельских жителей и были скоры на расправу.

Кроме того, крестьянам стала надоедать оплата партизанами реквизиций квитанциями, так называемыми ИСИКБК (купоны исполкома партии). Накапливаются бумажки, но срок возмещения их деньгами не наступает. И не без причины. Сельские жители знают, что само владение этими купонами является преступлением, немедленно караемым смертью.

Это заставляет их дважды подумать.

С течением времени эти зловещие красные и белые купоны становятся для русских Донецкого бассейна все более ненавистными.

Проходят часы, но два отделения, посланные для преследования террористов, все еще не возвращаются. Командовать карательным отрядом назначили Колдена. Фактически после гибели Шольцберга его всегда выбирают для проведения такого рода операций.

Его принцип: за десять капель немецкой крови убивать десять русских.

Мы недолюбливали друг друга, но между нами косвенно установился статус-кво. Поскольку месяц назад его повысили до капитана, командует ротой он. Но Колден оставляет меня в покое, я же закрываю глаза на некоторые его шалости, когда мы участвуем в одной операции.

«Некоторые шалости» – это мягко выражаясь.

Два дня назад он чуть не замучил местную девушку, которая сопротивлялась его домогательствам. В результате мать девушки пришла в штаб полка и устроила там большой скандал. Случилось так, что полковника не было, и как раз мне пришлось выдерживать весь напор ее негодования. Я пытался заставить ее замолчать угрозой того, что, если она будет продолжать кричать на меня, ее дочь в течение трех дней отправят в солдатский бордель.

Не очень деликатно, но это был единственный способ положить конец ее опасному визгу.

Моя угроза ничего не значила, потому что, прежде всего, у меня не было полномочий ее исполнить.

Длинные позывные горна. Толпа крестьян расступается, чтобы освободить путь через главную улицу.

Солдаты Колдена наконец вернулись в деревню.

В бронетранспортере стоят русские со связанными за спиной руками. Их сторожат эсэсовцы с маузерами наготове.

Я выступаю вперед.

Машины останавливаются. Солдаты заставляют пленных спуститься вниз ударами прикладов. Пленные все в крови. Они одеты в длинные шинели из грубой желтоватой камвольной шерсти, холщовые (кирзовые. – Ред. ) сапоги и шапки-ушанки на меху с красными звездами. Выглядят так же, как пленные красноармейцы.

Среди них три женщины.

Меня это не особенно удивляет, поскольку я давно знал, что в рядах партизан воюют женщины. Однако в этот раз я впервые их увидел воочию.

Одна из них молода. Она спрыгивает с бронетранспортера, вид у нее угрюмый и злобный. Рядовой из 1-й роты грубо толкает ее.

Две другие женщины старше. Надо подойти к ним очень близко, чтобы определить, что они женщины. Их лица или, лучше сказать, физиономии с курносыми носами и выступающими скулами огрубели и обрюзгли. Они похожи на потомков какого-нибудь монгольского племени.

Пройдя по мостовой, я встречаю Колдена, который возвращается из штаба полка, где отрапортовал об операции. Минуя его, окликаю:

– Эй, Колд, все в порядке?

– Все прекрасно, Нойман, – отвечает он довольным тоном, – если не считать двух раненых. Это первый раз, когда я добрался до партизан. Поверь, я заставлю их говорить.

Следую за ним в избу, где будет проводиться допрос пленных. Я свободен от дежурства, но мне любопытно, как капитан будет добиваться от пленных признаний.

Он садится за столик, на котором стоит пишущая машинка и лежат несколько листов бумаги со штампами полка. Мне известны приказы о необходимости отсылать письменные отчеты, содержащие всю возможную информацию, которая будет получена от пленных перед их расстрелом.

– Ведите кого-нибудь из этих свиней! – рявкает Колден, вставая. – Кого, не имеет значения, – добавляет он, замечая, что один из эсэсовцев затрудняется с выбором.

К нему выталкивают мужика. С него стаскивают шинель и гимнастерку. Он невероятно тощ и явно дрожит то ли от холода, то ли от страха. Лицо с глубокими впадинами глаз наполовину скрыто разросшейся седой бородой. Скулы запачканы кровью и грязью. Очевидно, его уже пытались заставить говорить во время возвращения на бронетранспортере.

Начинается допрос. В течение нескольких минут Колден становится багровым от ярости и начинает орать по-немецки. Это характерно для него. Когда он теряет самообладание, всегда забывает свой русский.

– Ты, грязная тварь, ты заговоришь или сдохнешь!

Он хватает то, что попадается под руку. Это деревянная крышка от пишущей машинки. Обезумев от гнева, он начинает яростно бить ею партизана, в то время как пленный пытается защитить голову, уклоняясь от ударов. Он не может двигать руками, связанными веревкой, конец которой держит солдат.

Пленный катается по полу. Колден пинает его ногами. С выбитой челюстью мужик тащится по полу, завывая, как собака.

– Свинья! Давайте другого! – кричит голландец, выпрямляясь.

Он вынимает из кармана носовой платок и стирает со своего лица кровь и пот.

– Эти сукины сыны ничего не говорят! Еще два года такой работы – и я совсем сойду с ума. – Он поворачивается ко мне. – Отчеты! Как эти штабные крысы полагают, можно получить эти отчеты? Пусть приезжают сюда и попытаются поговорить с этими проклятыми мужиками, когда те не хотят говорить!

С лицом, перекошенным от злости, он подходит к одному из пленных и начинает его яростно трясти, срываясь на крик:

– Ну, свинья, ты террорист или нет? В этом нет сомнений. Тебя поймали с оружием в руках. Тебя расстреляют. Это принято на войне!

Пленный явно ничего не понимает и не отрывает от Колдена испуганных глаз.

Допрос, сопровождаемый ударами кулаком и пинками ногой, продолжается четверть часа. После этого русского подхватывают два эсэсовца и бросают без дальнейших истязаний в дальний конец комнаты, где он оказывается среди других партизан под дулами винтовок солдат 1-й роты.

Теперь настает очередь допроса одной из женщин – той, самой молодой, которую я заметил раньше.