Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Но постепенно все грустнее и грустнее становилось его лицо. Сотрудники при встрече с ним сочувственно улыбались. Прошло много времени, и он начал понимать, что попасть в Москву, несмотря на все обещания, ему не удастся. Он начал просить, потом требовать, чтобы Катю вернули обратно.

Но вдруг и Каспарова вызвали в Москву. Это известие его страшно взволновало. Мы все тоже поняли, что все события, произошедшие за последнее время в посольстве, сыграли в этом свою роль.

Уже давно известно было, что в посольстве не все благополучно. По-видимому, в доносах все старались спихнуть вину друг на друга. Ясно было одно, что отъезд принимают с огорчением не только рядовые служащие посольства, но и чины высшего ранга.

Узнав об отъезде Каспарова, Артур совсем загрустил. Уезжал человек, на которого хоть и слабая, но все-таки была какая-то надежда.

Последний визит Артура ободрил, ушел он от Каспарова очень веселый. Каспаров обещал, что, как только вернется в Москву, он все уладит и Артур скоро увидит сына и Катю.

За несколько дней до отъезда Артур принес Каспарову огромную посылку для Кати. После ухода Артура испуганный, взволнованный Каспаров обратился к мужу:

— Кирилл Михайлович, выручи, пожалуйста, мне навязали посылку, я не знаю, что с ней делать. Нельзя ли ее как-нибудь другим путем отправить в Москву?

Кирилл напомнил ему, что из Мексики посылки вовсе не принимались, в лучшем случае ее можно было оформить через Нью-Йорк.

Каспаров страшно нервничал:

— Что же я буду с ней делать? Мне вовсе не улыбается это поручение, — сокрушался он.

Потом вызвал завхоза посольства и попросил его в присутствии всех вскрыть посылку, это была одна из мер предосторожности. В посылке оказались концентраты, какие-то питательные порошки для ребенка и различные детские вещи.

— Ну а как там Катя? — спросил Кирилл.

— Черт его знает, вот совсем не ожидал такого оборота. Я думал молодой, красивый парень, пройдет полгода-год и забудет ее, а оказывается, вовсе не так, здесь любовь, да еще какая.

Незадолго до нашего отъезда мы были приглашены к послу на ужин, после ужина, не помню уже, в который раз, посол показывал нам свои киносъемки из Вашингтона, где повсюду на первом плане красовался Громыко с женой. Эти снимки были гордостью посла.

Здесь же присутствовал совершенно нам незнакомый, только что приехавший из Москвы человек. Зашла речь о Кате, и он сообщил нам, что видел ее перед отъездом и почти не узнал и что она подала просьбу в Президиум Верховного Совета на выезд, но ей отказали.

— Знаю, знаю, — немного с раздражением сказал посол.

Я проснулась рано утром от внезапного внутреннего толчка, смутное, тяжелое чувство было на душе. Это чувство мне было знакомо уже девять лет.

Сегодня девять лет прошло с тех пор, как исчез мой отец.

Закрыв лицо руками, я шептала: «Папа родной, где ты? Жив ли ты? Я хочу знать… О, хотя бы что-нибудь, что-нибудь узнать о тебе. Боже мой! теперь я знаю, я очень хорошо знаю, что на свете существует еще одна страшная пытка и этой пытке Сталин подверг миллионы людей вне тюрьмы».

Я тихонько встала и прошла в детскую, где, утонув в безмятежном утреннем сне, тихонько посапывали дети.

Володе девять лет. Он родился через полтора месяца после ареста отца. И он никогда не услышит голос любимого дедушки и не почувствует прикосновения его ласковых рук.

Дети, увидев играющего с внуками пожилого мужчину, иногда спрашивали:

— Мама, где наш дедушка?

Сжавшись, как от удара, стиснув челюсти, я, еле сдерживая рыдания, отвечала:

— Родные мои, наш дедушка умер.

«Умер». Как тяжело мне было произнести это слово!

Как я могла объяснить им в этом возрасте, что их дедушка арестован и казнен как «враг народа»? Когда хотелось закричать:

Кто и зачем посмел поднял руку на отца и не только на отца, а на сотни тысяч и даже миллионы таких же ни в чем не виновных людей и отнял неповторимую радость у моих и у многих других детей?!!

Я не виню и не винила тех или того, кто это делал, но я крепко и всю жизнь винила и виню того единственного палача , кто требовал этого и кто ставил на списках резолюции «расстрелять» или заставлял других ставить свои подписи на списках сотен тысяч и миллионов простых честных людей, так как, если бы они не выполнили его приказы, они сами были бы казнены.

Рука, поднятая Петей, Колей, Витей для выстрела, была поднята Сталиным, и он держал ее крепко до тех пор, пока она полностью выполняла его зловещую волю . У меня на всю жизнь запечатлелась картина, как он ехидно улыбаясь, крутил, вертел шарики из мякоти хлеба и бросал их в глаза своей собственной жене, и молодая цветущая женщина, не выдержав унижения и издевательств, покончила собой. Вот так он безжалостно крутил, вертел властью, попавшей к нему в руки, и судьбой многомиллионного населения страны, доставляя себе с ехидной улыбкой удовольствие.

С улицы доносились звуки музыки. Кому-то пели серенаду. Я открыла окно. Город постепенно просыпался. Из дверей противоположного дома вышел пожилой седой господин с тростью. Он подошел к группе «марьячос» и, размахивая ею, запел сильным голосом вместе с ними — Гвадалахару.

Гвадалахара… Боже мой, куда судьба меня закинула! Ведь это слово для советских людей, как сказка несбыточная мечта, а я вот здесь, рядом… Пошел уже третий год, как я жила в Мексике, а я никак не могла привыкнуть. Жизнь за границей мне казалась длинным, фантастическим сном.

И невыносимо больно было слышать и думать о том, что происходит сейчас там, у нас на родине, что Сталин, сумев оправиться от своего кратковременного испуга и набрав силы и чувства жажды мести за годы войны, творит то же самое, что и до войны, со своим народом-победителем.

Из дверей выскочили двое мальчиков в длинных, до пят халатиках, подбежали к господину:

— Абуелито, нос вамос кантар кон тиго, порфавор! [21] Дедушка, можно нам спеть вместе с тобой, пожалуйста.

Он взял одного и другого под руки, закружил вокруг себя и подойдя к «марьячос», сказал:

— Порфавор, уна кансион пара естос мучачитос [22] Пожалуйста, спойте песенку этим ребятишкам. .

И присев на корточки, «марьячос» запели для них.

Закончив пение, поблагодарив друг друга, сели в такси и уехали.

Мне трудно передать свои чувства, пережитые в эту минуту. Разве мог этот дедушка представить себе, что кто-то войдет в его дом, уведет его среди бела дня, обвинив в нелепых, несуществующих преступлениях, и он исчезнет так же, как исчез мой отец?! Если бы я даже высказала ему такую мысль, он принял бы меня за ненормальную.