Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Мы с трудом старались прийти в себя. Как же мы попали в такую историю? Вместо того, чтобы иметь дело с человеком, действительно понимающим наши трудности и наше моральное состояние, знающим, как и с чего начинать вести наше дело, попали к каким-то адвокатам, ничего в нашем деле не понимающим.

Наконец мы, что называется, собрались с духом и решили, что с ними нужно покончить и начать все сначала. В конце апреля 48-го года мы написали письмо адвокатам, что мы просим их с этого дня не считать нас своими клиентами и представить нам счет за свои услуги.

Кирилл сам отнес это письмо в контору «Хочвальд, Моррис, Ричмонд, Эсквайр» и отдал под расписку в руки Ричмонду, напомнив ему о том, что по предварительной договоренности мы можем в любой момент отказаться от их услуг. На что Ричмонд ответил:

— Да, можете, но я должен поговорить с Моррисом, так как он является вашим настоящим адвокатом.

Прошло еще около месяца — от адвокатов ни звука. Тогда мы написали второе письмо, в котором напомнили, что в нашем первом письме мы сообщили им, что мы отказались от их услуг и просили представить нам счет за их услуги.

Но так как на наше письмо мы никакого ответа не получили, то их молчание мы рассматриваем как отсутствие каких-либо претензий к нам и просим вернуть наши паспорта и все документы, имеющие отношение к нашему делу.

В кабинете у Ричмонда присутствовал в это время русский переводчик. Ричмонд, закончив читать наше письмо, обратился с раздражением к переводчику:

— Передайте господину Алексееву, что он очень пожалеет об этом.

— Зачем он пугает нас, пусть прямо скажет, сколько стоят их услуги, — попросил Кирилл.

— Передайте г-ну Алексееву, что я не хотел пугать его, а наши услуги стоят 5000 долларов, — ответил Ричмонд.

— Хорошо, — сказал Кирилл, — пусть он представит нам счет, что они сделали в отношении нашей легализации, а также в качестве литературных агентов.

— Пусть г-н Алексеев спросит у г-на Бармина, сколько ему стоила его легализация, — сказал Ричмонд. — Он заплатил за это от 15 до 20 тысяч долларов.

Кирилл тут же поднял трубку и в присутствии Ричмонда позвонил Бармину. И на вопрос, сколько стоила ему его легализация, Бармин твердо ответил: «Ни одного цента».

На следующий день мы решили сами пойти в эмиграционное бюро по адресу 70 Коломбус-авеню. Инспектор, который нас встретил, сказал:

— К счастью, вы очень удачно зашли. Я послал вам уже два письма с просьбой зайти и заплатить 16 долларов с человека — налог, требуемый по закону, — и не получил от вас никакого ответа. Вы могли потерять право на продление ваших виз.

Эти письма, как и вся другая наша корреспонденция, поступала по просьбе адвокатов прямо на их адрес. И они ничего нам не сообщили. Как же можно было рассматривать такой поступок адвокатов, когда мы по их вине чуть вообще не лишились права получить отсрочки наших виз! И вообще, сказал нам инспектор, наше дело настолько уже запутано, что, по его мнению, гораздо лучше будет, если мы теперь будем иметь с ними дело сами лично.

Не получив от адвокатов, как говорится, ни ответа ни привета на наши письма, мы решили, что с ними у нас все покончено и постепенно стали приходить в себя.

Я даже не знаю, сумею ли объяснить то жуткое моральное состояние, в котором мы все это время находились. Мы покинули не страну, а систему, которую создал Сталин, при которой даже самое безобидное желание остаться или задержаться в чужой стране означало подписать себе смертный приговор.

И в том положении, в котором мы находились, у нас был только один путь — получить политическое убежище здесь, так как возвращение означало смерть. Мы покинули родных и близких, друзей, с которыми росли, жили, учились, работали, с кем пережили столько тяжелых и радостных дней, и больше никогда, никогда ни мы о них, ни они о нас ничего не узнаем и ничего не услышим. Мы для них уже не существуем. Кроме горечи потери, сколько им еще придется пережить из-за нас! И все это тяжелым камнем лежало у нас на душе. В моей душе жила и, мне казалось, всю мою жизнь будет жить эта кровоточащая рана.

И нам в этот момент нужен был, до смерти нужен был такой адвокат, который хотя бы чуточку нас понимал, помогал и защищал нас.

Мы же попали к таким адвокатам, от которых мы не получили ни одного дельного совета и от которых мы с трудом могли защитить себя.

Наслушавшись, как быстро разбогатели Кравченко и Гузенко, адвокаты решили, что напали на золотую жилу и что у нас, как у Гузенко или у Кравченко, тоже есть что-то, на чем они смогут благодаря нам быстро разбогатеть. Наши средства подошли к концу, а права на работу даже в помине не было.

Кирилл, после долгих поисков, наконец нашел квартиру на 50-й улице между 10-й и 11-й авеню. Здесь кто-то привел в порядок старый заброшенный 4-этажный дом. Мы сняли квартиру на третьем этаже, вход прямо с лестницы в узкое, как коридор, помещение, разделенное перегородками на три части, без дверей. Два окна в конце выходили на пожарную лестницу, на улицу, все остальное темное помещение упиралось в глухую стену соседнего дома.

«Рейл-род апартамент», он действительно напоминал железнодорожный вагон, но там все-таки есть какие-то двери, а здесь их не было. Стоила квартира — со светом, газом, телефоном — больше 120 долларов. Это было все, что мы с трудом могли себе позволить. И с двумя чемоданами, с двумя детьми мы с облегчением вошли в абсолютно пустое, неуютное, но «свое» помещение в районе так называемой «адской кухни».

У нас не было ни мебели, ни посуды, ни постели, ни даже постельного белья. А главное, не было денег на приобретение всего необходимого. Самое важное для нас было — устроить поудобнее детей. Для них мы достали пару раскладушек, поместили их в самую светлую часть этой кишки.

Сами мы спали в средней части этого помещения на полу, в отделении между детской и кухней, и детям, чтобы пройти ночью в туалет, приходилось переступать через наши ноги, такое узкое было это помещение.

Наши знакомые помогли нам собрать кое-что необходимое, кто стул, кто стол, кто кастрюлю. Дети пошли в школу. И их учителя поражались, что дети так быстро освоились, а особенно поражались их математической подготовке.

Спрашивали нас, где они учились. Я не могла им сказать, что учились они только у меня, в той школе, которую организовала я в Мексике.

Мы усиленно и безуспешно искали работу, обращались в различные агентства, компании, фирмы, предприятия. Очень успешно проходили интервью, но как только вопрос касался оформления на работу, у нас никаких документов не было, кроме единственного письма от эмиграционного бюро о том, что нам продлен срок нашего пребывания в стране на несколько месяцев. И конечно, все вежливо отказывали.