Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Мы с Кириллом по-разному относились к Александру Федоровичу. Я часто, особенно в начале нашего знакомства, говорила:

— До чего же не везет России, вот если бы он остался у власти, все бы было по-другому, — или сетовала: — Почему народ не поддержал его и допустил, чтобы страна лишилась такого человека?

Кирилл отвечал:

— Очень просто. Потому что в то время он оказался не тем вождем, который был необходим народу.

— Ты хочешь сказать, что он был слишком мягкий, слишком человечный? — не унималась я.

— Да нет, — отвечал Кирилл, — он просто не понимал, что народу надо. Он, по-видимому, даже не чувствовал глубоко, что вокруг него происходит.

— Но он же был такой крупный оратор, как же он допустил и не смог зажечь толпы людей, которые смог воспламенить Ленин, не будучи никаким оратором?

— Видишь ли, Ленин говорил то, что люди хотели услышать. Ленин поступил умно, он дал народу возможность бороться за то, что они хотели. Пусть что угодно об этом говорят, но это именно было так. А Керенский и такие, как он, могли зажечь или поднять такую толпу, как они сами, но это была не та толпа, которую народ хотел защищать, поэтому защищать их было некому, и ты ведь помнишь, это были «юнкера и женский батальон».

Кирилл относился к нему не столь трогательно, как я. Он мог даже задать ему довольно колкий, не очень тактичный вопрос, как, например:

— Александр Федорович, правда, как писала советская пропаганда, когда вам пришлось бежать из Зимнего дворца, вы переоделись в женское платье или в платье сестры милосердия?

Александр Федорович ответил, что этот вопрос задают ему часто и что ничего подобного не было, он сказал, что он вышел в своей обычной полувоенной форме, караул отдал ему честь, он сел в свой открытый автомобиль вместе с помощником командующего войсками Петроградского военного округа и двумя адъютантами. Хотя ко дворцу в это время подъехали две машины с представителями английского и американского посольств, которые предложили поехать с ними в машине под американским флагом, но он поблагодарил их и заявил, что, как глава русского правительства, по улицам русской столицы он поедет, как всегда. И эти машины только сопровождали его.

Он также подчеркнул, что его появление на улицах охваченного восстанием города приводило всех в изумление. Но многие из стражников вытягивались в струнку и отдавали ему честь, а где-то у московской заставы их все же обстреляли, и несмотря на все препятствия, они благополучно добрались до Пскова, где находилась в это время Ставка. Вот трусом, я должна сказать, он никогда не был в то смутное, бурное время.

— Александр Федорович, а как вы попали в Гатчину? — не унимался Кирилл. — Об этом я тоже читал много небылиц.

— Об этом, — сказал он, — я расскажу вам как-нибудь в другой раз.

Кирилл мог даже довольно едко над ним подшутить. Однажды мы обедали у общих знакомых Тереньтевых в Глен-Ков. За столом было человек десять, Александр Федорович начал что-то рассказывать о прошлом. И как только он произнес: «Это было тогда», Кирилл, сидевший напротив, вдруг сказал: «Это было тогда, когда женщины „ура“ кричали и в воздух лифчики бросали».

— Нет, нет, Кирилл Михайлович, чепчики, чепчики, — как будто без обиды рассмеялся он.

Но был момент, когда в наших отношениях не все шло так гладко. Например, он очень горько на нас обиделся, и даже наши отношения немного охладели, когда мы отказались принять участие в только что организованной при его активном участии «Лиге борьбы за освобождение России».

— Какое потрясающее историческое совпадение! Александр Федорович ведь вы родились с Владимиром Ильичем Ульяновым в одном городе, в Симбирске? Учились в одной школе, знали друг друга с детства и оба возглавили Россию, только с разных концов, ну разве это не чудо?

— Вы знаете, что такое был в то время наш Симбирск, а нынче Ульяновск? Это был довольно захолустный городок, — вспоминал Александр Федорович. — Туда не было даже железной дороги. Связь с внешним миром поддерживалась летом по Волге на пароходе, зимой — по Волге на санях.

— А вы знаете, Александр Федорович, мы еще в тридцатом году на нашу первую студенческую практику на только что построенный свинцово-цинковый комбинат в Риддере, в Казахстане, добирались зимой в санях по Иртышу, от Семипалатинска до Усть-Каменогорска, а обратно возвращались летом, тоже по Иртышу на пароходе. И какая в это время на ее берегах черемуха цвела! — вспомнила я.

— А какие там у нас, в нашем Симбирске, были яблоневые и вишневые сады! Когда весной они покрывались белым цветом, можно было задохнуться от запаха, а по ночам соловьи заливались так, что трудно было уснуть, такого чувства я никогда и нигде не испытывал. Это был город консервативных землевладельцев, враждебно относившихся ко всем либеральным реформам… — закончил он.

— Да, но там появились такие великие реформаторы, как вы, Александр Федорович, Владимир Ильич Ленин и его брат Александр Ильич Ульянов. Разве это не удивительно?

— А вы знаете, — вдруг сказал Александр Федорович, — что мы, то есть наши семьи, моя по материнской, а Ульяновы по отцовской линии, потомки крепостных? И я очень горжусь тем, что моя мать внучка, а я правнук крепостного крестьянина, который выкупил себя, стал купцом и сделал большое состояние.

Отец Александра Федоровича — Федор Михайлович Керенский, сын простого приходского священника, в городе Симбирске был директором средней школы для девочек и мужской гимназии, в которой учились Александр и Владимир Ульяновы.

Отец Владимира Ильича Ульянова — Илья Николаевич Ульянов — был инспектором учебных заведений Симбирской губернии.

— И несмотря на то что Симбирск — это бывшая старинная крепость еще с семнадцатого века, о существовании такого захолустья, как Симбирск, — сказал Александр Федорович, — Санкт-Петербург узнал только тогда, когда был раскрыт заговор партии «Народная воля», которая подготавливала предполагаемое 1 марта 1887 года убийство Александра III, в котором принимал участие Александр Ильич Ульянов, старший сын директора Департамента народных училищ Симбирска, старший брат Владимира Ильича Ульянова.

После раскрытия тайного заговора в Санкт-Петербурге и после ареста и казни сына такого видного в городе Симбирске чиновника в городе начались многочисленные аресты, которые проводились ночью.

— У нас с семьей Ульяновых были хорошие семейные отношения, и постоянные тревожные, таинственные разговоры об этих печальных событиях производили на мое детское воображение ужасное впечатление, и по ночам мне даже снились какие-то кошмары.