Юрий Ветохин - Склонен к побегу

Я встал и начал ходить под навесом взад-вперед. На «страх волкам» запел:

«Сильва, ты меня не любишь! Сильва, ты меня погубишь!»

Кончил «Сильву», запел «Тачанку», за «Тачанкой» — «Мою родную Индонезию» (хотя я никак не предполагал тогда, что она станет мне действительно родной). Откуда-то справа, должно быть из совхоза Волошово, промчался грузовик. На миг он осветил своими фарами меня, будку, «волков» и снова стало темно, только вдали еще слышался его грохот. Скоро и грохот замер. Я долго ходил, пел, а потом свистел. Луна потонула в тучах, собравшихся перед утром, листья затрепетали от проснувшегося ветерка. Слева на дороге стал еле-еле просматриваться верстовой столб. Наконец, начало медленно светать.

Чтобы не терять зря времени я стал завтракать. Достал из телеги банку со сметаной, булку, ложку и стал есть. Хорошо это я придумал — брать с собой сметану: сытно и не в сухомятку все же! Когда половина была съедена, я отложил другую половину на обед. Пока я ел, еще немного рассвело. Стало видно другую сторону дороги и группу елочек на обочине. Я снял с себя ватник, завернул его в целофан, и вместе с бутылкой с чаем отнес под елочки и замаскировал ветками. Часы уже показывали шесть. «Ну, пора идти», — подумал я и привязав рюкзак к телеге, повез телегу за веревку. Несмазанные колеса заскрипели и наполнили шумом утренний лес. Я шел по дороге на Липовые Горы. В лесу было еще темно. Я освещал дорогу фонариком, пока не прошел первый глухой лес и не вышел на поляну. Там меня обогнали две легковушки с корзинами на крышах. «Вот черт! Не спится им!» — подумал я, но все же стало веселее: «Там, впереди, спугнут зверей-то!»

Дорога знакома до мелочей. После поляны — перелесок, слева от дорог: в перелеске часто вырастают лисички. «Сейчас еще темновато, но по обратной дороге надо сюда завернуть, посмотреть…» Дальше — спуск под горку. За спуском направо — темный болотистый лес, а налево — поле. Потом за ручьем есть небольшое место в лесу, где я раньше находил красные. Сегодня еще с дороги я увидел один. Забежал в лес, выдернул его и оглянулся по сторонам — нет ли еще? Мокрый от росы папоротник стегал по моим брюкам, вставленным в короткие резиновые сапоги, и они намокли. Спрятавшись среди папоротника стояли еще два красных: толстых-пре-толстых, и крепких. В этом году почему-то все красные были хорошие, а все белые — червивые. Поэтому я даже не стал проверять их, а прямо положил в корзину. Потеплело. Я снял с себя плащ и свитер и убрал их в корзину. Полоска на востоке, свободная от туч, начала алеть. Птицы пробовали голоса после сна: раз, другой, третий. А после пробы — длинные трели, сливающиеся, вплетающиеся одна в другую.

Одна птичка пела специально для меня. Я заметил это. Она сидела на нижней ветке дерева в 5–6 метрах от меня и глядя на меня пела чистым, серебристым голосом. Когда я со своей телегой осторожно проезжал мимо, она перелетала на другое дерево, опять впереди меня, и снова пела, повернув головку ко мне. Но мне надо было торопиться. Я должен был набрать больше грибов, чтобы на рынке получить за них больше денег. Скоро начнут продавать путевки на круиз «Из зимы в лето», о котором я стал думать после неудачной попытки побега на Черном море, — а денег для приобретения ее у меня еще не было.

«Спасибо тебе, птичка, за твое пение!» — поблагодарил я певунью, ускорил шаг и скрип моей телеги покрыл все другие лесные звуки. Стало совсем светло. Там, где мою дорогу пересекала дорога в село Олешно, я заглянул в кустарник. Здесь я тоже иногда находил красные, только не очень красивые. Я нашел два гриба и на этот раз и положил их в корзину. «Вряд ли кто купит эти тоненькие хилые грибки!» — подумал я.

Вот и стога сена, где я ночевал недавно. Затем опять лес. В этом лесу росли маховики. Но маховики — в последнюю очередь, если не будет красных. Самые лучшие, самые мелкие маховики идут на рынке по 2 рубля за килограмм, а красные, если хорошие, — по 3,5 или по 4 рубля. На выходе из леса около озера — могила солдат из продотряда, грабивших крестьян по приказу партии и убитых крестьянами села Олешно. Грубая деревянная ограда, грубый памятник со звездой. На памятнике надпись сделана химическим карандашом. Кто-то из проходивших здесь показал свое отношение к чекистам — бросил отходы на их могилу.

Солдатское озеро все парило, как будто под ним находился гигантский кипятильник. Сейчас в тумане был самый лучший клёв. Сколько раз у меня возникало желание половить здесь рыбу. Но нет, нельзя. Мне нужны позарез деньги, а я их мог получить только за грибы. За озером — пашня. В прошлом году здесь была посажена картошка, а в этом году посадили кукурузу. Кукуруза у нас на севере не дает початков и ее сажают только на силос. А за пашней начиналась вторая половина моего пути, следующие пять километров. Здесь притаилось маленькое заболоченное озерцо, за которым торчали пни вырубленного леса. Еще год назад на том месте рос сосновый бор. А вот теперь вырубили квадратный участок леса со стороной, равной 0,5 километра. Какую-то часть этого леса вывезли, остальное оставили, сучья — тоже. И больше никто на участке не появлялся. Здесь проходили две дороги: одна на Липовые Горы, другая — вдоль озерца куда-то в сторону Волошово. Кто-то из Имеющих Право решил вырубить лес у самой дороги, чтобы меньше труда затратить. Вырубили на глазок, на много больше требуемого. Сколько надо было — увезли, остальное оставили гнить. Зачем жалеть? Ведь лес «не мой, а — государственный!» Советские люди живут так, как будто точно знают, что завтра — конец света. Они привыкли к тому, что им лично ничего не принадлежит, а все принадлежит государству, то есть коммунистам. Поэтому у людей выработалось наплевательское отношение ко всему, в том числе и к окружающей природе. Они всюду сорят, оставляют не затушенные костры, рубят и ломают деревья, вырывают с корнем грибы, губят ягодник, собирая ягоды «комбайном». Местные жители с горечью говорят о том, что весь лес от шоссе вплоть до Липовых гор и на горах тоже — обречен. В Волошово построили большой совхоз по выращиванию крупного рогатого скота. Когда уже построили, то оказалось, что имеющихся лугов недостаточно для питания того поголовья, на которое он расчитан. Теперь якобы есть решение вырубать леса и на их месте создавать луга для скота. Лозунги коммунистов «Нам нечего ждать милостей от природы!» и «Переделаем природу!» очень скоро лишат Ленинград самых урожайных грибных и ягодных лесов во всей области. Скоро грибы станут такой же редкостью в меню ленинградцев, как уже стала рыба.

Лес здесь хмурый, темный, заросший папоротником. В этом папоротнике недалеко от дороги летом бывает земляника. Вот и сейчас неподалеку ярко засветилась красная ягода. Я сорвал ее и положил себе в рот. Нет ничего вкуснее земляники! Не даром земляника на базаре — 2 рубля стакан! Вот поворот дороги и упавшее дерево сбоку. На этом дереве я нередко обедал, когда возвращался с грибами. За другим поворотом — болотистый участок дороги. Здесь мою телегу пришлось переносить на руках. А дальше — подъем в гору. По обе стороны от дороги начали попадаться волнушки, подберезовики, лисички и маховики. Лес становился все лучше и лучше. Папоротника было уже мало, а в основном лес был выстлан белым и желтым мхом, какой любят белые грибы. Но в этом году белых грибов почти совсем нет. На этих местах теперь вырастали красные. Я прошел первую дорогу направо. Вторая дорога направо — моя. Но прежде, чем повернуть на свою дорогу, я прошел еще немного вперед, чтобы посмотреть, не выросли ли красные грибы еще на одном месте в буреломе. Было уже совсем светло. Солнце позолотило сосновый бор и вместе с ночным холодом и ночным мраком испарялись и ночные страхи. Я начал сильнее ощущать ни с чем не сравнимый запах хвои и грибов. «Хорошо в такое солнечное утро пройтись с любимой женщиной по Лужским сосновым лесам!» Но любимой женщины не было и я все свое внимание отдавал грибам. В буреломе искать грибы трудно. Я прошел по одному и тому же месту три раза, прежде чем обнаружил семейство красных грибов, крепких и здоровых, как дети на даче.