Александр Ливергант - Сомерсет Моэм

Художник Джералд Келли, с которым Моэм познакомился в августе 1904 года в доме брата Чарлза в Медоне, под Парижем, куда он уехал после самоубийства «зануды Гарри». Келли и Моэм — антиподы, потому, должно быть, так близко и сошлись, причем на несколько десятилетий. Моэм сдержан, молчалив, стеснителен. Рыжеволосый ирландец Келли, как и полагается ирландцу, — разговорчив, вспыльчив, непоседлив, общителен: в Париже он увлекся импрессионистами, водил дружбу с Клодом Моне, Дега, Роденом, Майолем. «Лицо у него бледное до белизны, — писал о Моэме в 1954 году Келли, которому принадлежит не один десяток портретов писателя. — Глаза, словно маленькие кружочки бежевого бархата, — как у обезьянки». Келли посмеивается над стеснительным Моэмом, Моэм же на протяжении многих лет пишет младшему по возрасту другу наставительные письма, учит — без особого успеха — увлекающегося Келли «властвовать собой».

Живой классик английской литературы Арнолд Беннетт — тогда, впрочем, совсем еще не старый человек, только готовящийся — и весьма целеустремленно — стать мэтром. С Беннеттом Моэм сходится тоже в Париже, в артистическом кафе на рю Одесса «Белая кошка», в котором жившие в Париже англичане допоздна ведут споры об искусстве и литературе и которое в «Маге» из «Белой кошки» превратилось в «Черную собаку». Знакомит писателей вездесущий, всех знающий Келли. «Насколько я помню, — вспоминает Келли, — при первой встрече Моэм и Беннетт друг другу сильно не понравились. Беннетт имел неосторожность поправить Уилли, когда тот заговорил по-французски, и это притом что французским Моэм владел превосходно. Между ними сразу же возникло напряжение, и, помню, как все развеселились, когда увидели, как Уилли сердится…» По счастью, первая встреча была не показательной; писатели быстро сошлись и подружились. В своих «Дневниках» наблюдательный Беннетт, который в это время пишет в Париже свой шедевр «Повесть о старых женщинах», набросал очень живой портрет автора «Пирогов и пива»: «Держится крайне спокойно, спокойно до апатичности. Выпил с огромным удовольствием две чашки чая и наотрез отказался от третьей… Очень быстро, с жадностью съел несколько печений… Выкурил две сигареты, быстрей, чем я — одну, а от третьей решительно отказался. Мне он понравился». Симпатия оказалась взаимной, хотя однажды Моэм отозвался о приятеле, еще большем, кстати, заике, чем он сам, не слишком уважительно. «Он был самоуверен и самонадеян до крайности и к тому же довольно вульгарен, — заметил однажды Моэм и поспешно, словно боясь, что сказал лишнее, добавил: — Говорю об этом без всякого осуждения, как мог бы сказать про кого-нибудь, что он толстый или маленького роста». Кстати, о вульгарности. Моэм вспоминает, что Беннетт сделал ему однажды «заманчивое» предложение. «У меня есть здесь дама, я хожу к ней дважды в неделю, — конфиденциально сообщил он Моэму. — Еще два раза в неделю она, кажется, встречается с кем-то другим. Но два дня у нее вроде бы свободны — могу познакомить, женщина она культурная, читает мадам де Севинье»…

И, как говорят англичане, last but not least (последняя по счету, но не по значимости) — голубоглазая ренуаровская красавица, актриса театра сэра Бирбома Три, одна из четырех дочерей известного драматурга Генри Артура Джонса, Этелуин Сильвия Артур Джонс. Познакомился Моэм со Сью (как ее называли близкие) Джонс на званом вечере уже упоминавшейся миссис Стивенс — этой лондонской Анны Павловны Шерер, знавшей в литературных и театральных кругах всех и каждого. Большим актерским талантом Сью не отличалась, однако переиграла почти все шекспировские женские роли (даром что второстепенные), сыграла, между прочим, и в комедии Моэма «Пенелопа». Была она и в самом деле необыкновенно хороша собой — Моэм сравнивает ее не только с пышнотелыми, цветущими ренуаровскими красавицами, но и с рубенсовской Еленой Фоурман. «Она была женщиной зрелых и обильных прелестей, — вспоминает он в „Записных книжках“, — румяная и белокурая, с глазами синими, словно море в летний зной, с округлыми линиями тела и пышной грудью. Склонная к полноте, она принадлежала к тому типу женщин, который увековечил Рубенс в облике восхитительной Елены Фоурман» [33] Перевод И. Стам. . Но главным ее очарованием была улыбка — «такой чудесной улыбки, — писал Моэм, — я никогда еще не видел». От нее исходили такое обаяние и жизнелюбие, что Моэм, изменив — и не в последний раз — своим нестандартным сексуальным пристрастиям, завел с ней роман. Продолжался роман с перерывами целых восемь лет, а потом писатель даже сделал ей предложение, однако получил отказ, о чем еще будет рассказано подробнее. После чего спустя годы, словно в награду за любовь, вывел ее в одном из самых своих трогательных женских образов — простодушной и любвеобильной Рози Дриффилд, жены того самого Эдуарда Дриффилда из «Пирогов и пива», которого Моэм, как принято считать, писал с Томаса Гарди.

Интерес к жизни, естественно, проявлялся и в путешествиях. Такой, как у Моэма, тяги к странствиям не было, пожалуй, ни у одного крупного английского писателя XX века, за исключением разве что Грэма Грина и Лоренса Даррелла. «Генеральный» план Моэма — не ездить туристом, а жить в стране по нескольку месяцев и всякий раз учить язык посещаемой страны, что он, как мы уже убедились, неизменно и делает: живет в Испании и учит испанский; в Риме, на Капри и во Флоренции — итальянский; в Греции — греческий. Не проходит и нескольких месяцев, чтобы Моэм куда-нибудь не отправился. В 1897 году он, уже во второй раз, приезжает на Капри, где пишет «Сотворение святого». С декабря 1897 года по лето 1898-го живет в Испании. В 1904-м гостит у брата Чарлза в Медоне. В феврале 1905-го, прихватив своего тогдашнего друга, оксфордского студента Гарри Филипса, «загримированного» под литературного секретаря, едет больше чем на полгода в Париж. Живет на Монпарнасе, почти ежедневно ходит в Лувр смотреть своего любимого Веласкеса, ездит в Версаль, а по вечерам ходит в театр, после же спектакля допоздна сидит с бокалом гренадина либо в «Кафе де ля Пэ», либо в той самой «Белой кошке», где состоялась его первая встреча с Беннеттом.

В конце года возвращается в Лондон и уже в начале января 1906 года едет через всю Европу в Грецию и Египет. По дороге, чтобы «оправдать поездку», пишет путевые очерки для популярных газет и журналов «Вестминстер», «Пэлл-Мэлл», «Кроникл», «Уорлд», «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Маршрут: Женева — Венеция — Порт-Саид — Александрия — Каир. Живет в Египте, главным образом в Каире, три месяца, усердно учит арабский язык и пишет Вайолет Хант, что синее небо и свежий воздух сделали из него восемнадцатилетнего.

В Лондон из Египта Моэм возвращается в мае 1906 года, а в сентябре 1907-го отбывает на Сицилию, где собирается пробыть несколько месяцев, но почему-то уже неделю спустя через Неаполь, Марсель и Париж срочно, буквально без гроша в кармане, возвращается в Лондон. На дорогу уходит всего три дня — по тем временам скорость спринтерская. Ушло бы больше, если бы на пароходе, плывущем в Марсель, азартный Моэм не поставил последние имевшиеся у него в наличии полкроны в тотализатор. Поставил, выиграл и добрался до Лондона в срок.