Анри Перрюшо - Жизнь Ван Гога

В Сен-Реми, а затем в Овере изменения в его искусстве обозначились еще резче. Человек и природа вступили в полосу неразрешимых противоречий. Время Сеятеля миновало. Наступило время Жнеца. Ван Гог сам пояснил этот новый для его творчества образ: «В этом жнеце мне представляется некая неясная фигура, наподобие дьявола, борющаяся в раскаленной жаре за то, чтобы закончить свою работу. В нем я вижу образ смерти в том смысле, что человечество — колос, который должен быть сжат…» Клубятся охваченные каким-то внутренним порывом пшеничные колосья. Под действием мощных динамических сил содрогается земля, выгибаясь у горизонта ломаной линией гор. Над ними желтые, как бы также пшеничные небо и солнце. Все действие сконцентрировано на маленьком клочке огороженного поля. В водовороте извивающихся форм и стремительных мазков почти не заметна крошечная фигурка жнеца, серпом прокладывающего себе дорогу. Между ним и природой происходит отчаянная схватка, исход которой предрешен. Человеку не одолеть грозных стихий земли и неба. Он лишь жалкая песчинка («Дорога в Провансе») перед лицом космических коллизий, помимо своей воли втянутая в страшный круговорот. Само существование его в этом мире огня кажется неестественным и невероятным. Может быть, поэтому большая часть вангоговских пейзажей, написанных в Сен-Реми, безлюдна.

Итак, трагический перелом свершился. Он во всем: в мировоззрении, в сюжетах картин, в способах выражения. Вместо Сеятеля — Жнец, вместо желтых подсолнухов — зловещие черно-зеленые кипарисы, вместо величественных пространств долины Кро — стиснутая горами, как бы вздыбившаяся земля, вместо монолитных цветовых плоскостей — бешеный вихрь мелких пульсирующих мазков. Желтые краски, прежде такие звучные и сильные, вдруг померкли, уступив место свинцово-синим. Правда, колорит еще бывает звонким, чистым и даже утонченным — ведь Ван Гог в зените формального мастерства. Но есть минуты (и их все больше), когда он не в силах сдерживать себя и его рука вдруг обретает какую-то лихорадочность («Вечерний пейзаж с восходом луны»). Цвет мертвеет и глохнет. Пространство сминается, и все начинает казаться плоским. Рой однообразных мазков становится назойливым, как наваждение.

Кольцо болезни сжималось, и не всегда Ван Гогу удавалось оградить от нее искусство. И тогда его воображение рождало картины, полные зловещего смысла («Звездная ночь»), в которых причудливо соединены реальное и фантастическое. Таких картин немного, и это понятно: слишком велико в Ван Гоге чувство ответственности за свою работу. Отдать болезни искусство было для него равносильно смертному приговору.

Но он еще надеялся. В работах, созданных в Овере, космический динамизм ослабевает. Ван Гог лихорадочно пишет такие мирные мотивы, как «Овер после дождя», пытаясь успокоиться, забыться … Слишком лихорадочно, чтобы достичь желаемого. Это как затишье перед бурей.

Снова краски стали контрастными и диссонирующими, снова убыстрился ритм напряженных мазков … Празднично украшенная мэрия кажется одинокой в покинутой и пугающей пустоте обезлюдевшей площади, («Мэрия в Овере»), церковь с черными глазницами окон похожа на страшное чудовище («Церковь в Овере»), одиночеством и тоской веет с огромных полей, простертых под грозовым небом («Поля под Овером») и, наконец, стая черных птиц над колышущимся полем пшеницы и дорогой, которая никуда не ведет, как предвестие неминуемой беды («Вороны над полем пшеницы»). Это последние слова большого гибнущего художника, продиктованные отчаянием.

Современники не признали в Ван Гоге никаких достоинств, и поэтому он, как Сезанн и Гоген, адресовал свое искусство будущим поколениям: «То, над чем я сейчас работаю, должно найти себе продолжение не сразу и не сейчас. Но ведь найдутся же некоторые, которые также верят во все, что правдиво. А что значат отдельные личности? Я ощущаю это так сильно, что склонен историю человечества отождествлять с историей хлеба: если не посеять в землю, то что же тогда молотить?…»

Н. Смирнов

У наследников художника сохранилось несколько подобных шерстяных косичек. По свидетельству Мюнстербергера, встречающиеся в них цветовые сочетания характерны для произведений Ван Гога. — Здесь и далее все примечания, не обозначенные особо, — автора.

Elisabeth-Huberta du Quesne, Van Gogh: Souvenirs personnels.

Стефан Цвейг, Три мастера (Достоевский, Бальзак, Диккенс).

Впечатление — по-французски impression. Отсюда — импрессионисты. — Прим. перев.

При сличении французского перевода этого письма с голландским оригиналом выявилась ошибка, которую допустил Перрюшо, вероятно опираясь на изданный во Франции перевод писем Ван Гога. Во французском тексте говорится: «Он сказал, что я могу считать себя уволенным с 1 апреля и благодарить господа бога за все, чему я научился у них на службе», тогда как в голландском оригинале сказано: «благодарить господ (владельцев фирмы)». По голландским оригиналам нами выправлены также и некоторые другие цитаты из писем Ван Гога. — Прим. перев.

Раннюю утреннюю росу (англ.).

Старая, старая история (англ.).

Тремя десятилетиями раньше один молодой немец, изучив положение в этих кварталах, собрал материал для своей первой книги «Положение рабочего класса в Англии». Это был Фридрих Энгельс, в 1848 году совместно с Карлом Марксом подписавший «Коммунистический манифест».

Большая церковь (голл.).

Именно здесь, в Дордрехте, в 1618 году собрался синод, которому предстояло разрешить спор между арминийцами и гомаристами.

Перевод И. Б. Мандельштама. Государственное издательство художественной литературы, М.—Л., 1950. — Прим. перев.

Роза, розы (лат.). — Прим. перев.

Развязываю, развязываешь (греч.). — Прим. перев.

После мрака — свет — Прим. Перев

Согласно статистическим данным, опубликованным Луи Пьераром, на шахтах Боринажа в ту пору были заняты: 2000 девочек и 2500 мальчиков моложе 14 лет; 1000 девочек и 2000 мальчиков в возрасте от 14 до 16 лет; 3000 женщин старше 16 лет и 20 тысяч мужчин.

«Цветочки Франциска Ассизского» — средневековое жизнеописание основателя монашеского ордена францисканцев (начало XIII века). В книге излагаются основные положения религиозной философии автора: подражание Христу в повседневной жизни и полное самоотречение. — Прим. перев.

Долгое время после того, как Винсент покинул Боринаж, много лет после его смерти углекопы хранили о нем память. В 1913 году Луи Пьерар записал в Боринаже множество воспоминаний о пребывании Ван Гога в тех краях. Также и через двадцать шесть лет после этого, в 1939 году, память о Ван Гоге не стерлась в сознании людей, и Луи Герену удалось собрать богатую жатву воспоминаний; некоторые из них представляют огромную ценность для серьезного изучения жизни Ван Гога. «Помню ли я пастора Винсента? Еще как! Отлично помню…» — ответил Луи Пьерару на своем диалекте старый шахтер из Боринажа. Быть может, здесь уместно вспомнить слова Шелли: «Знаю, я не из тех, кого любят люди, но я из тех, кого они не забывают!»