Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

— Но ведь я вам и не гарантировал, вы помните? — сказал Крепс, оправдываясь передо мной.

И надо добавить, что перед этим мы не меньше часа дотошно исследовали заросли прангоса на седловинке, и грузный пожилой человек с мальчишеской энергией наклонялся, заглядывал сбоку, снизу, раздвигал ветви ядовитого растения, хотя ему самому гусеницы махаона, судя по всему, не были нужны (махаон здесь не такая уж редкость). Может быть, для какой-то из работ сына пригодился бы тот факт, что гусеницы были найдены именно в первых числах июня? Или делал это Роман Янович исключительно для меня? Теперь я думаю, что вполне возможно и даже скорее всего последнее.

Растительность здесь была несколько другая, чем в «Эльдорадо» и на Склоне Максимова. Удивительно, как меняется состав трав и вообще весь биоценоз от положения склона относительно солнца от влажности, от того, насколько открыт склон ветрам. Здесь было суше, больше солнца, и растительность приобрела более степной характер: во множестве произрастали горчак, мята, зизифора, еще одна разновидность зверобоя, шалфей, ромашка, чабрец. Все сплошь лечебные травы, и Крепс с удовольствием поведал мне это и велел нарвать чабреца, потому что он помогает именно при ОРЗ, которому я, к сожалению, подвержен.

Опять вернулась к нему привычка командовать, и это усугублялось усталостью. День клонился к вечеру, а мы ведь столько уже полазили по горам, но еще предстоял немалый путь до шоссе, правда, под гору.

— Вон, вон еще хороший кустик, сорвите его! И тот сорвите, — давал он «ценные указания». — И шалфей рвите, тоже трава хорошая. Сердце как у вас, не барахлит? А это зачем рвете? Зачем вам зизифора?

Но я рвал зизифору, потому что всегда восхищался ее упоительным ароматом, рвал не из лечебных соображений, а чтобы положить в шкаф с бельем. И рвал так, чтобы не уничтожить весь кустик, не погубить главное — корень. С каждого по веточке.

Наконец мы вышли на грунтовую дорогу, и, когда по обочинам ее стали встречаться куртинками очаровательные синие васильки, Роман Янович принялся заботливо собирать букет для жены. Но рвал он их тоже так, чтобы не уничтожать куртинку целиком, а обязательно оставлять ее часть — на развод.

В течение длинной обратной дороги к шоссе я опять развивал тему о микрозаповедниках, и тут мы достигли полного единства взглядов. В чем же суть микрозаповедников, этих живых и по возможности нетронутых островков природы?

Во-первых, они останутся не где-то в труднодоступных далях, а рядом с нами, по соседству с работой, с жильем, с нашей повседневной жизнью. Не окультуренные, причесанные и напомаженные, «очеловеченные» цветочные клумбы, скверы и парки, а именно нетронутые, первозданные островки природы в океане нашей цивилизации. Естественные. Живые.

— Знаете, сколько здесь автобусов летом бывает, особенно в выходные дни? — говорил Крепс. — Десятки! А еще в этом районе собираются сделать «окультуренную» зону отдыха. Хорошо если бы именно культура, но ведь не культура будет, а беседки-лавочки, киоски разные, бутылки, бумажки, консервные банки, пакетики из-под молока. От природы разве что останется? Некоторые склоны оставить в неприкосновенности необходимо! Вы говорите, что я много ловлю. Так ведь скоро вообще ничего в природе не останется, так пусть хоть в коллекции будет!

Во-вторых, сама постановка вопроса о сохранении «островков жизни» в масштабе государственном пробудит, может быть, уважение к ним у большинства, что принесет неоценимую пользу. Всем. Ведь уважение начинается именно с малого.

В-третьих, заботиться о природе в условиях микрозаповедника должны не только официальные органы, но и каждый из нас. А это, мне кажется, даст возможность каждому проявить благую инициативу.

В-четвертых, полезные знания легче получить именно через заботу и уважение. А способны ли привить любовь к природе учебники биологии? Здесь же, на «островке жизни», ее нельзя будет не полюбить — достаточно хотя бы постранствовать в дебрях с фотоаппаратом. Волнующие тайны будут открываться одна за другой.

В-пятых, нам, возможно, удалось бы предотвратить массовую и неотвратимую гибель многих «меньших наших братьев» и хотя бы отчасти сохранить генофонд.

В-шестых… Да ведь жизнь наша без природы — не жизнь!

В этих вопросах мы с Крепсом были единодушны. Но вот в чем разошлись наши взгляды коренным образом, так это в вопросах искусства.

Началось с фотографии. С самого начала я, не подчиняясь его указаниям, подыскивал неожиданный ракурс, фотографируя бабочку или цветок, а он выражал свое активное недоумение, настаивал на том, что и то и другое нужно фотографировать, руководствуясь правилом «показывать действительность такой, какая она есть». Я возражал, говоря, что простой, фронтальный ракурс — это вовсе не единственно правильный взгляд, что бабочка, цветок, любой другой живой или неживой объект действительности многообразен, что смотреть на все вокруг лишь с одной позиции и в строго определенном масштабе вовсе не значит «объективно отражать действительность». Но бесполезно было его переубеждать. Не вдаваясь в «философские эмпиреи», он отметал все мои построения и снова утверждал: надо снимать так, чтобы обязательно были видны размер бабочки и характер узора на ее крыльях, чтобы тотчас можно было определить, к какому семейству, роду, виду она относится…

— А как же эстетика? — настойчиво спрашивал я.

— При чем тут эстетика? — агрессивно возражал мой оппонент.

— Но ведь художественная фотография — вид искусства, — утверждал я. — Фотограф, если он именно художник, не может быть равнодушным. Даже если он и не ставит себе такой цели, то все равно невольно передает свое отношение к снимаемому объекту. И если он только регистрирует, то такое его отношение — равнодушие. Любой объект можно снять в миллионе вариантов — тут и ракурс, и фон, и освещение, и положение модели. В выборе единственно верного с точки зрения фотографа варианта и проявляются его отношение, его вкус, умение, знание объекта и техники съемки, настроение — да множество составляющих! А это и есть искусство. Плох тот художник, который регистрирует действительность плоской, привычной всем, приевшейся, однозначной, с одной только позиции. Истинный художник всегда пытается найти необычное в обычном, обычное в необычном, он пробуждает фантазию, будит чувства и мысль, он расширяет и углубляет наши представления о действительности, он открывает новое, а не наоборот. Художник делает жизнь интересной!

Крепс спорил со мной, он не считал фотографию искусством, впрочем, как и новую живопись, музыку… Как и во многом другом тут он был чрезвычайно категоричен, консервативен и в сердцах заявил даже: