Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

Сначала девочки с радостью взялись за расцветку. Дело это казалось им интереснее других домашних. Весь день теперь сидели над картинками. Застывали спины, немели с непривычки руки.

— Что, и света белого видеть не будем? — язвительно спрашивала острая на язык Настена.

— Увидишь свет белый, когда на заработанные деньги шубу купишь, — добродушно потрепал Александр Кузьмич дочь за белую косу.

Он рад был, что новое занятие его — торговля — после стольких других неудач налаживается. Цветные картинки и книги бойко разбирались офенями на ярмарках, хорошо шли в лавке.

Когда дело с раскраской картинок пошло на лад, Александр Кузьмич велел дочерям позвать раскрашивать картинки подруг, посулив им маленькую плату.

— А мальчишек можно покликать? — опять встряла Настена. Татьяна Ивановна шутя огрела дочь за дерзость полотенцем по спине. А отец только усмехнулся: «Десять лет девчонке, а она уж о парнях думает».

Дочери привели подруг. Из кухни в переднюю притащили еще один стол, и все работали там с шутками и прибаутками.

Во время работы Татьяна Ивановна рассказывала:

— У меня отец пономарем был, а сперва звонарил три года, так что все мое детство на церковном дворе прошло. Сколь раз с отцом на колокольню лазала. Занятно. Всю округу видать.

— А сама звонила? — спрашивала маленькая Кате-ринка.

— Думаешь, это просто? Отец руки и ноги веревками обвяжет и дергается, смотреть страшно, а звон — усладителен. Но больше я его любила слушать с земли. И отец гнал меня с колокольни, когда звонить начинал, говорил: «Нельзя тута. Оглохнешь». А до того показывал: «Вот это — благовестный колокол, это — вечевой, а это — набатный». Я красный звон люблю, когда сердце тает^ его слушамши. А звонить звонила, уж в девках, в светлую седмицу дозволяли звонить всем желающим, люди особо приходили…

Ваня оправился от кори и золотухи, но глаза по-прежнему болели. Только в сумерки слезал он с печки, чтобы посмотреть расцвечиваемые картинки, они очень занимали его.

Отец повез сына в уездный город Вязники, нашел доктора, тот выписал лекарств, дал рекомендации, велел выждать.

Время выждали, а дело на поправку не шло. Ваня слеп, и Александр Кузьмич, отправляясь в Москву за новой партией товара, взял с собой сына.

Ваня сидел или лежал в телеге с черной повязкой на глазах. И как Александр Кузьмич ни развлекал разговорами сына, дорога показалась мальчику неимоверно длинной.

Бывший владелец Мстёры генерал Тутолмин помог Александру Кузьмичу устроить сына в больницу. Там удалось вернуть зрение только одному глазу: слишком запущена была болезнь. Но для Вани, почти год не видевшего света, и это было большой радостью. Исчезла боль, он видит, а что видит только одним глазом — это в первое время и не замечалось.

После больницы, когда Александр Кузьмич приехал за сыном в Москву, Ваня вместе с отцом попал в металлографию Логинова.

Пока отец занимался делами с хозяином, Ваня бесцельно бродил по просторному двору. Двор примыкал к каменному зданию, из которого шел непрерывный громкий стрекот. Ваня попробовал заглянуть в окно через стекло — что там? Но стекло отсвечивало, и увидеть ничего не удалось.

Радуясь прозрению, Ваня теперь с любопытством рассматривал все вокруг. Он постоял у распряженных лошадей, потом подошел к полураспакованному большому ящику и принялся разглядывать спрятанную в нем диковинную машину.

В это время одно окно в шумном доме распахнулось, и оттуда высунулась кудлатая мужицкая голова. Мужик подмигнул Ване и сказал, улыбаясь:

— Хочешь посмотреть, как эта штуковина работает?

— Хочу, — встрепенулся Ваня.

— Валяй сюды, — показал рабочий на дверь.

Ваня, счастливый, бросился в дверь, боясь, как бы мужик не передумал. Взлетел вверх по ступенькам низенькой лесенки, повернул налево, в распахнутые настежь двери, из которых на него обрушился густой перестук машин, и замер на пороге.

— Что, сробел? — стараясь перекрыть шум цеха, крикнул кудлатый мужик…

Александр Кузьмич едва разыскал сына и сам, вместе с ним, с интересом рассматривал печатные станки.

Радостные возвращались отец и сын. Ваня жадно оглядывал Москву, ее многочисленные церкви, особняки с белыми колоннами. А когда Москва кончилась, заскучал и задремал.

Сквозь сон он слышал, как возвращающийся с ними из Москвы мстёрский крестьянин Тихон Степанов говорил:

— Дорог в Расее-матушке много, а такая, этапная, Владимирка, одна, — сказывают, кажну неделю Бутырка ставит на нее нову партию арестантов, а по всему-то Сибирскому тракту их, поди, полсотни рассеется.

И вдруг странный, не колокольчиковый звон вырвал Ваню из полусна. Мальчик сел и завертел головой: «Что это? Откуда?»

— Спи, спи, сынок, — строго сказал Александр Кузьмич и даже толкнул сына под мешковину. Очень не хотел Александр Кузьмич, чтобы Ваня увидел кандальников, а именно их печальный звон разбудил мальчика. Боялся Александр Кузьмич, как бы это скорбное зрелище не травмировало чувствительную душу сына и тем самым не ухудшило его состояние.

Но Ваня уже понял, что звон — впереди, что их повозка догоняет его, и весь напрягся от недоумения и страха.

Наполовину по шоссе, наполовину — по обочине, уступая место пролеткам, впереди них двигалась большая толпа людей. С понурыми головами, серыми лицами, в помятых и грязных сермягах, они едва волочили ноги, закованные в кандалы. Толпа ползла в окружении солдат с ружьями.

Ваня понял, что это арестанты. Он уже слышал о них, и все-таки зрелище потрясло его.

Тихон притормозил было, оглядывая кандальников, но сразу два-три голоса из конвоя закричали на него:

— Пшел! Пшел!

И телега медленно поехала вдоль колонны. Ваня внимательно вглядывался в нее, выхватывая то одно, то другое щетинистое лицо.

Парень в черной шинелке с блестящими пуговицами натужно кашлял, щеки его пунцовели, остальная же часть лица была мертвецки бледной, а на губах алела кровь. Кашель мешал ему идти, юноша сбивался с шага, и стражник покрикивал на него.

Повозка Голышевых уже миновала это печальное шествие и оказалась возле двух подвод, ехавших впереди, как сзади случилась какая-то суматоха. Устрашающе зашумела охрана, и вдруг вырвался короткий отчаянный крик:

— Ой, сердешный!

Ваня оглянулся и увидел, что толпа подневольников смешалась: часть ее ушла вперед, а в середине что-то произошло, именно там шумели и вскрикивали. Задняя часть тоже остановилась, и арестанты, воспользовавшись этим, присели прямо в грязь на дороге.

Стража еще больше взволновалась, принялась бить сидящих прикладами, поднимая их. А из середины колонны конвоиры кого-то несли к подводам, грубо ухватив за руки и за ноги.