Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

Вдохновлял успех первой книжки «Богоявленская слобода Мстёра». Профессор Московской духовной академии, археолог, член московского комитета по духовной цензуре, давний знакомый Ивана Александровича, Петр Симонович Казанский писал Голышеву, что этой его книжицей заинтересовался Владимир Иванович Даль, составляющий толковый словарь живого русского языка, что он нашел у Голышева слова, которых не было в его словаре, особенно касающиеся иконописания.

Трудясь над «Мстёрой», Иван Александрович много работал в архивах. Путь к древним актам ему указал еще в детстве отец. Вступив в должность бурмистра в сороковые годы, Александр Кузьмич принялся разбирать в шкафах сельского правления бумаги, к которым никто не притрагивался десятилетиями. В этих пыльных залежах, поеденных кое-где книжным червем, нашел Александр Кузьмич храмовую грамоту «за печатью» самого митрополита Суздальского и Владимирского Илариона. Печать от времени сгладилась, края грамоты поистлели. Александр Кузьмич очистил ее, поместил под стекло в раму и повесил в Богоявленском храме. Брал отец маленького Ваню иногда с собой и в архив Богоявленского храма.

Поэтому, задумав описать Мстёру, Иван Александрович в первую очередь отправился в этот архив. Староста храма ввел его в мрачный, каменный, без окон, чулан. В нем было холодно даже в пышущий жаром летний день. Иван Александрович обвел свечой полки, и что-то вздрогнуло от восторга у него внутри: сколько древних тайн он откроет тут и расскажет о них слобожанам, ничего не ведающим о своих предках.

Древние акты хранили в особом сундуке — скрыне. В писцовой книге 1628, 1629 и 1630 годов читалось: «в стародуборяполовском стану… написано за стольники за князь Василием большим да за князь Иваном большим да за князь Василием меньшим… детьми Петровича Ро-модановского… отца их старинная родовая вотчина погост Богоявленская слободка…». Занимателен был сам язык древнего писца: «…а у церкви… келья черного попа Лариона… да келья крылошеника Моисея… да бо-быльских дворов… Федька да Миняшка да Михалка да Андрюшка Ивановы… да Онофренко кузнецы, да Китайко мельник… Ивашка да Сергушка Холодов… Кондрашка да Кирилка Сергеевы да племянники их Дакучайка Елизарьев, да Якушка Ильин… да Власко горшечник…».

В актах описывались «худые» уже тогда пахотные земли, пустоты, перелоги, на реке «мельница двухколесная мелет на вотчинников, а оброку с нее не платят».

Голышев старательно переписал всю писцовую книгу. Потом столь же долго просидел над «Описной раздельной книгой» слободы 1710 года, которая подробно описывала все храмы, церковную утварь, колокола, ризы и книги, вотчинников, дворовых и задворных людей… И было в слободе тогда 182 крестьянских двора и 57 лавок, кабак и таможня, а «на кабаке и таможне» сидели «головы и целовальники по указу из ратуши с Москвы… и збирали зборы денежны к Москве в ратушу». Тогда уж, значит, было тут такое бойкое торговое местечко, раз Москва своих сборщиков прислала.

Чем дальше, тем заинтересованнее вчитывался Иван Александрович в древние документы: грамоту царя Петра Алексеевича, множество челобитных крестьян Ромоданов-ским, допросы беглых крестьян.

«Книг по археологии и другим исследованиям я не имел, — писал Голышев, — да и негде было взять здесь». А надо было осмыслить и систематизировать древние находки. Он ехал во Владимир к Тихонравову.

Константин Никитич любил вставать в три-четыре утра. Он будил кухарку, чтобы грела самовар, пил чай и работал, пока домашние спят. Голышев и являлся к нему спозаранку.

— Проходите, батюшка, проходите, — улыбаясь, говорила смущающемуся от раннего визита Ивану Александровичу кухарка Глафира, — не спит хозяин, уж второй раз самовар ставлю.

— «Труды» комитета очень редко выходят, — жаловался Тихонравов, — наверное, лучше выпускать их тетрадками поменьше, но — почаще, Ну, хотя бы по три в год.

После чая Тихонравов с огромным интересом рассматривал привезенные Голышевым старинные акты и раскладывал их в три стопы.

— Вот так, любезнейший Иван Александрович, уловили? Так же как Русь наша есть древняя — великокняжеская, старая — царская — и новая — императорская, таковы же и акты. Так вот, двадцать, а не семнадцать, как вы считали, ваших актов принадлежат восемнадцатому веку и заключают в себе мстёрские вотчинные дела и ни в коем случае не относятся к старинным. Еще очень недавно помещики собирали оброк со своих крестьян и ягодами, и яйцами, и всякой живностью и все сие творили по образу и подобию своих приснопамятных предков. Впрочем, не печальтесь: и эти акты интересны читателю, и мы их напечатаем в хронологическом порядке. Да, забыл спросить. Вы где остановились?

— Я оставил саквояж в гостинице.

— Ах, опять в нумерах?! Анна Егоровна, слышь? — закричал Константин Никитич, услышав шаги жены. — Ах, ты его еще и блинами хочешь кормить?! Ты слышишь? Он опять остановился в нумерах.

— Я побоялся стеснить вас, — Иван Александрович, смущенный, хоть и шутливым, яростным натиском Тихо-нравова, все-таки был польщен гостеприимством хозяина и вовсю улыбался.

— Здоровы ли Александр Кузьмич и Татьяна Ивановна? — спросила в тон мужу Анна Егоровна.

— Здоровы, только тятя по-прежнему много скандалит.

Голышев подолгу просиживал у Тихонравова, читал его книги. «…Некоторые, лишние у него, он мне дарил, — вспоминал Иван Александрович, — а из других я выписывал необходимые материалы, для чего и просиживал целые ночи; некоторые источники увозил с собой и по выписке материалов пересылал обратно… В слободе Мстёре не с кем посоветоваться, не с кем бывало перемолвить слова по отношению к наукам: не только не получали здесь журналов, но и газеты дешевой цены были чрезвычайной редкостью».

Уж и свою порядочную библиотеку имел Голышев, брал также книги из владимирской публичной и епархиальной библиотек, у Тихонравова, Протасьева, Сень-кова…

Только теперь, много читая и пиша, Иван Александрович по-настоящему ощутил потерю зрения. Единственный рабочий глаз от такого долгого напряжения уставал, начинал болеть и совсем плохо видел уже в сумерках. Писать же и читать при свечах было особенно тяжко.

Как-то летом Голышевы всем семейством отправились в Серапионову пустынь на богомолье. В этот день, день усекновения главы Иоанна Крестителя, в Серапионову пустынь собирался народ со всей округи. Татьяна Ивановна бывала там не раз, но теперь уж давно не наведывалась и увязалась с молодыми: «А то одна и вовсе до смерти не соберусь». Александр Кузьмич присоединился к компании тоже.

Выехали затемно, чтобы успеть к заутрене, путь предстоял неблизкий. Всю дорогу обгоняли шедших пешком богомольцев из Мстёры, соседнего Татарова, Станков…