Георгий Чулков - Жизнь Пушкина

Пушкин любил азарт. Штосс, экарте [559] Штocc, экарте… увлекали Пушкина. — Штосс, экарте — карточные игры. и банк увлекали Пушкина. Однажды, играя с офицером генерального штаба Зубовым [560] Зубов — вероятнее всего Кирилл Николаевич (1802 — не ранее 1867 — офицер Генерального штаба, впоследствии генерал-майор. , Пушкин заметил, что противник играет наверное, и заявил об этом с равнодушным смехом. Зубов вызвал его на дуэль. К назначенному сроку Пушкин явился с черешнями и стал на свое место, продолжая их есть. Офицер стрелял первый и промахнулся. «Довольны вы?» — спросил хладнокровно Пушкин. Зубов, вместо того чтобы требовать выстрела, бросился с объятиями, но Пушкин заметил ему холодно, что это лишнее, и, не стреляя, ушел.

Пушкин не боялся опасности и даже искал ее. Некий командир егерского полка Старов [561] Старов Семен Никитич (ок. 1780–1856) — участник Отечественной войны, впоследствии генерал-майор. вызвал его однажды на поединок по ничтожному поводу: молоденький егерский офицер, дирижируя танцами в казино, приказал музыкантам играть русскую кадриль, но Пушкин захлопал в ладоши и приказал играть мазурку. Музыканты послушались. Старов, заметив это, предложил юному офицеру потребовать объяснения, а когда неопытный молодой человек не решился на это, полковник сам подошел к Пушкину, и разговор кончился тем, что Старов вызвал поэта на дуэль.

И. П. Липранди рассказывал, что погода была ужасная: крутила метель и в нескольких шагах нельзя было видеть предмета. Первый барьер был на шестнадцать шагов. Пушкин промахнулся. Старов тоже. Решили сдвинуть барьер. «Так лучше, а то холодно», сказал Пушкин. Стрелялись на двенадцати шагах — и опять было два промаха. Тогда решили отложить дуэль. Но Старов, опытный вояка, сказал Пушкину: «Вы так же хорошо стоите под пулями, как пишете». Поединок не возобновился. Противники помирились. Но этим дело не кончилось. Дня через два в ресторане Пушкин играл на бильярде и услышал разговор каких-то молодых людей, которые порицали поведение Старова. Пушкин вспыхнул, бросил кий и сказал болтунам, что не позволит чернить имя уважаемого им противника. Молодые люди извинились. Однако история продолжалась. Некая Мария Балш [562] Балш Мария (урожд. Богдан) — жена Тодора Балша («Тодораки». «Молдаван»), родовитого молдаванина. К моменту знакомства с Пушкиным ей было около тридцати лет, она владела французским языком, была остроумна. , жена кишиневского помещика, приревновав Пушкина, сказала ему насмешливо, что он, кажется, струсил на поединке со Старовым. Пушкин заявил, что так как с женщиной он драться не может, то ему придется объясниться с ее мужем. Помещик уклонился от объяснения, и Пушкин замахнулся на него подсвечником. На другой день разговор возобновился, но неудачно. Пушкин вышел из себя и дал помещику пощечину. Инзов посадил Пушкина под арест на две недели. Поединка не было, но поэт опасался, что молдаванин наймет людей для расправы с ним, и поэтому ходил по улицам с пистолетом. Во второй половине 1822 года у Пушкина опять скандал. В припадке гнева, за картами, он снял с ноги сапог и ударил им по лицу своего партнера. Это было некрасиво и стыдно, но Пушкин делал вид, что ему нипочем.

Скучно было Пушкину в Кишиневе. В декабре 1821 года ездил он вместе с Липранди в Бендеры, Аккерман, Измаил. Спутник поэта рассказывал, что по дороге из Аккермана Пушкин что-то писал на маленьких лоскутках бумаги и небрежно совал их в карманы, вынимал опять, просматривал и опять прятал. «Он жалел, что не захватил с собою какого-то тома Овидия [563] Овидий — Публий Овидий Назон (43–18 до н. э.) — римский поэт, автор любовных элегий. ». Возможно, что на этих клочках бумаги Пушкин писал свое послание к римскому поэту, которое он сам высоко ценил. «Каковы мои стихи к Овидию [564] «К Овидию» — послание (1821), материалом для которого послужили «Скорбные элегии» и «Письма с Понта». Пушкин назвал их «безотрадным плачем». ?.. — писал он брату. — Душа моя, и Руслан, и Пленник, и Noel, и все — дрянь в сравнении с ними…»

У Пушкина было пристрастие к автору любовных элегий, «Скорбей» [565] «Скорбей» — прав. «Скорбные элегии». и «Метаморфоз». Ему казалось, что судьба Овидия похожа на его собственную. Гонимый Августом [566] Август (до 44 до н. э. Гай Октавий, с 44 Гай Юлий Цезарь Октавиан, с 27 до н. э. Гай Юлий Цезарь Октавиан Август) (63 до н. э. — 14 н. э.) — римский император (с 27 г. до н. э.). , а потом Тиберием [567] Тиберий Клавдий Нерон (42 до н. э. — 37 н. э.) — римский император, пасынок Августа. , поэт изнемогал в тоске по родине среди варваров на берегу Черного моря. Неужели и Пушкину суждено томиться в изгнании до конца его дней? В первоначальной редакции послание оканчивалось стихами:

Стихотворение это было напечатано в «Полярной звезде» [569] «Полярная звезда» — литературный альманах, издававшийся декабристами К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым (1823–1825). за 1823 год. Мысль об Овидии долго не покидала Пушкина. Тень Назона появляется и в послании к Баратынскому [570] …в послании к Баратынскому — Чулков подразумевает стих. «К Баратынскому. Из Бессарабии» (1822), где есть строка «Но, друг, обнять милее мне / В тебе Овидия живого». , и в письмах к друзьям, и в первой главе «Евгения Онегина», и в «Цыганах», и в послании к Языкову [571] …в послании к Языкову — имеется в виду стих. «К Языкову» (1824), где есть строка: «Клянусь Овидиевой тенью…» , и, наконец, в критической заметке о «Фракийских элегиях» Теплякова [572] Тепляков Виктор Григорьевич (1804–1842) — поэт, отставной поручик Павлоградского полка, чиновник особых поручений при М. С. Воронцове в Одессе. .

Да, Пушкин тосковал на Юге, как восемнадцать столетий назад тосковал здесь Овидий, которому скифский Юг казался суровым Севером. Пушкин тосковал и капризничал. Какой-то бывший французский офицер Дегильи, проживавший тогда в Кишиневе, задел чем-то Пушкина, и поэт, конечно, поспешил вызвать его на дуэль. Мосье Дегильи отказался. Тогда Пушкин написал ему оскорбительное письмо. Поэт умел мастерски писать письма этого нехристианского жанра: «Недостаточно быть жалким трусом (по-французски крепче — Jean Foutre), надо еще уметь не скрывать этого. Накануне поединка на саблях, от которого в страхе готовы наложить в штаны (по-французски так крепко, что нельзя буквально перевести), не пишут на глазах жены горьких жалоб и завещания; не сочиняют жалких сказок для городских властей, чтобы избежать царапин…»