Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Однажды, выйдя из детского сада, а он находился рядом со штабом, возле которого меня встречала мама, я направился домой. Возле штаба стоял большой черный автомобиль, где сидели командиры. Я обошел его с правой стороны, уселся на большую широкую подножку, а он тронулся прямо на глазах у мамы. Проехав пятьдесят метров, автомобиль стал поворачивать влево. Я слетел с подножки, пролетев над булыжной мостовой, плюхнулся в густой спорыш, не получив ни единой царапины. Мама вскрикнула, машина остановилась. Оттуда вышел высокий командир с большой черной бородой, взял меня на руки, что-то сказал маме, уселся в машину, посадив меня на колени, и мы куда-то ехали. Потом остановились у моста, рядом с грибком, где стоял пограничник, а по мосту прохаживался румынский солдат с винтовкой, с длинным ножевым штыком. Бородатый командир объяснил мне, что это граница, а деревня за рекой называется Порканы и это уже Румыния. Много позже родители рассказали мне, что бородатым командиром был начальник Политуправления РККА Ян Гамарник.

С отцом и дядей Володей, г. Одесса, 1931 г.

Очень скоро, летом 1933 года, моему отцу добавили еще одну шпалу в петлицу и направили на должность заместителя командира 89-го Чонгарского стрелкового полка в Днепропетровск. Приехали мы сюда в последних числах июля. Пока мы с мамой два часа ждали отца на вокзале, он уехал и вернулся с ключом от квартиры. Там, где сейчас билетные кассы, в старом вокзале был большой пандус, куда и подъехал отец на извозчике, погрузили вещи и отправились через весь город на улицу Лагерную, в двухэтажный дом на углу с улицей Феодосиевской. В этом доме жили командиры, служившие в соседних казармах. Сейчас в этом доме «Днепроэнерго». Теперь он отстроен заново и выглядит значительно лучше.

Наша квартира была двухкомнатной с общей кухней. Соседями была семья Суверистовых: Михаил Андреевич — комиссар батальона связи, его супруга Глафира Даниловна и дочь Алла, моя одногодка. На этом же этаже жила семья Лысенко Николая Трофимовича — командира батальона, его супруга Нина Николаевна и их дети — Коля, чуть старше меня, и тоже моя одногодка — девочка Валерия, или Ляля, как ее называли родители. В этом городе мы остались навсегда и дружили и дружим с этими семьями до сих пор, с теми, кто еще жив. Наши судьбы многократно пересекались.

Через месяц мама родила мне брата Женю и к нам приехала ее сестра Шура, удравшая из колхоза от голода. Она жила на родине родителей. Из ее рассказов мы знали, что там свирепствовал страшный голод, несмотря на то, что был собран хороший урожай. Здесь же военные получали продовольственные пайки, которые вполне обеспечивали существование нам и нашим знакомым, среди которых была семья Мельников. Мы до конца сохранили и с ними добрые отношения.

Летом, когда командиры уезжали в лагеря, а в доме оставались одни женщины, к нам почти каждую ночь лезли воры, поэтому приходилось даже стрелять из ружей, чтобы их отпугнуть. По этой причине нас переселили на территорию Феодосиевских казарм. Здесь было несколько квартир, в которых жили старшие командиры, у них были сыновья-погодки, и мы целые дни проводили в физгородке и оружейной мастерской, с замиранием сердца наблюдая, как ремонтируют винтовки и пулеметы.

Моими близкими друзьями были Владик Евсигнеев, Жора Голев и Света Ширяева. Судьба последних мне неизвестна, а с Владиком мы встретились в 1950 году в военкомате, когда пришли туда становиться на учет после службы в армии. Через два года он поступил в медицинский институт, окончил его и уехал работать в Пятихатки.

Происходящее вокруг мы — дети, естественно, не понимали, да оно и не занимало нас: возраст был слишком мал. Однако я заметил, что к отцу перестал приезжать верхом и подавать лошадь вестовой, он перестал надевать полевые ремни и шпоры, совсем не появлялся на территории городка, но каждое утро уходил и возвращался вечером. А летом 1936-го мы переехали в новую квартиру на улицу Кирова, 25, в маленький одноэтажный домик, в небольшую комнату. Тем же летом в один из дней отец вернулся домой без знаков отличия в петлицах и без красной звездочки на фуражке. Таким я его видел впервые. Я понял, что что-то произошло, но связать и понять происшедшее, естественно, не мог.

Позже я узнал, что отец теперь работает преподавателем военной кафедры металлургического института, куда он меня привел, показал аудитории на первом этаже. На стенах были развешены плакаты с изображением стрелкового вооружения, а на четвертом этаже стоял фюзеляж самолета ПО-2, где готовили летчиков-наблюдателей. Мы спускались и в подвал старого корпуса, в тир, где стреляли из мелкокалиберной винтовки.

Однажды в выходной день мы с отцом и Женей пошли в парк им. Шевченко. На углу Лагерной и проспекта К. Маркса встретили какого-то мужчину с девочкой, у которой были огромные красивые глаза. Они поздоровались, разговорились, как старые знакомые, называя друг друга по имени, и речь шла о какой-то необходимости подождать год-два. Когда разошлись, отец сказал, что это был директор института Н. Ф. Исаенко. Эта короткая встреча имела продолжение через очень много лет, и мне хочется рассказать об этом, перенесясь на 33 года вперед.

К тому времени у меня было уже двое детей. Я жил в однокомнатной квартире. В начале января 1970 года я в установленном порядке подал заявление на расширение жилья. Во второй половине февраля меня через приемную вызвали к ректору. Когда я вошел, Николай Фомич, поднявшись мне навстречу и поздоровавшись, сказал, чтобы я пошел в райсовет и получил ордер на трехкомнатную квартиру. Обрадованный и растерянный, я искал слова благодарности и пытался сложить их в связную речь, думая при этом, как отреагирует на это известие моя семья, но ректор молчал, не прерывал меня, чего-то ожидая. Когда я замолчал, он ответил сразу на все вопросы.

— Не сомневайся и не переживай. Ты получаешь то, что честно заработал, а остальное — мои проблемы. И еще: я рад, что хоть и с большим опозданием, но выполняю просьбу твоего отца. Скажи об этом своей маме и передай привет.

Через два дня я встретил нашу многолетнюю начальницу отдела кадров, Антонину Яковлевну Долгую. Она попросила зайти к ней и показала мне личное дело отца, которое лежало у нее в столе, очевидно, приготовленное для этого случая. С большим волнением и интересом я вчитывался в пожелтевшие страницы, где каждое слово было хоть и давней, но новостью.

Перед приходом немцев мы с мамой запаковали в прорезиненный мешок все бумаги и фотографии, оставшиеся от отца, и закопали в сарае. После освобождения мешок не нашли. Наверное соседи, обнаружив и рассмотрев содержимое, решили сжечь, чтобы избежать возможных последствий. Но спросить к тому времени было уже не у кого.