Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Так мы и двигались по Восточной Пруссии: очень быстро, часто чуть ли не бегом, то сталкиваясь, то расходясь с противником. Иногда на 2–3 дня нам давали самоходные орудия ИСУ-152. Тогда было значительно легче: и подъехать можно, и спрятаться за их броню, и за мощное орудие. Прямое попадание в дом фугасного снаряда оставляло только кучу битого кирпича и разлетевшуюся на 200 метров вокруг черепичную крышу.

Пару раз нас поворачивали на восток и мы шли гонять какую-нибудь дивизию фольксштурма или оставшееся в тылу подразделение вермахта. Фольксштурм почти не сопротивлялся, а солдаты еще пытались, но совсем вяло. Сидя где-нибудь в доме, если случался нормальный ночлег, Половинкин говорил, обращаясь к молодым:

— Совсем не тот немец стал, боюсь, что не увидите вы настоящих немцев.

Потом думал о чем-то и продолжал отвлеченно:

— Как мы выдержали их в 1941/42 годах? До сих пор понять не могу.

Второй раз мне пришлось участвовать в атаке в составе взвода, усиленного отделением автоматчиков, на довольно крутую возвышенность, где находился опорный пункт, перекрывший движение по главной дороге. При каких обстоятельствах и кто организовал эту атаку я рассказывать не хочу по нескольким причинам и пусть смысл случившегося останется за кадром.

Мы, наш взвод и 10 автоматчиков, быстро разбежались по подножью этого холма, как бы охватывая его полукольцом и синхронно слева и справа стали короткими перебежками продвигаться наверх, проклиная всех и вся. Перебежками это назвать было нельзя: с наветренной стороны на склон намело много снега и ноги порой проваливались до колена, а залегая — оставался на поверхности. Мы были в белых маскировочных костюмах с перебинтованными автоматами, но день был яркий и немцы нас, конечно же, видели. Мы отлично понимали, что являемся хорошей мишенью и развязка наступит быстро, но единственная надежда — оставшийся в лесу со снайперской винтовкой Половинкин.

Стояла мертвая тишина и уже был слышен металлический щелчок: немец вложил ленту и передернул рукоятку, над бруствером мелькнула голова в белой каске.

Почему не стреляет Половинкин? Мы перебегаем, низко наклонившись, кажется, что туловище параллельно земле и если ранение, то легким не будет: пуля войдет в голову и выйдет ниже поясницы. Мы уже прошли половину расстояния, отделявшего нас от немцев. Почему они не стреляют? Не иначе как подпускают ближе, чтобы всех сразу и наверняка…

Наверху взрыв снаряда прямо в центре пулеметной позиции, сразу же второй. Над нашими головами просвистели осколки, оглядываемся на выстрелы — танк Т-34 стоит с высоко поднятой пушкой прямо на дороге в лесу, едва высунув ствол из-за деревьев. Когда вернулись в лес, выяснили, что танк после ремонта догонял свою часть, на опушке остановился, увидел нас, поднимающихся на бугор, и решал помочь.

Чем могло все это кончиться без этой неожиданной помощи — трудно представить. Отношения с вышестоящим командиром стали натянутыми и строго формальными, испортить до конца из-за субординации их нельзя. А то, что произошло в Алленштайне, явилось пиком напряженности.

Третья атака, в которой мне пришлось участвовать, случилась во время моего пребывания во 2-ом батальоне. В рассказе о капитане Трусове я не упоминал о ней, так как этот эпизод выходил за тему повествования и лично к капитану отношения не имел.

Батальон двигался по дороге не походной колонной, а скорее, табуном: как сказала одна старушка на понтонном мосту в Николаеве, когда роте было приказано идти не в ногу: «Сыночки, а нет ли моего сыночка в этом табуне?»

Незадолго до этого был привал, комсорг полка капитан Звонарев обошел роты, рассказал последние новости со всех фронтов и самую главную — о том, что войска 1-го Белорусского бьются за плацдармы на Одере, а значит, совсем скоро будет взят Берлин. Но в конце он сказал фразу, которая потрясла меня тогда и запомнилась на всю жизнь:

— Сейчас мы идем на Данциг и Гдыню, вы стоите в центре Европы и за вашей спиной огромная страна до самого Владивостока, которая смотрит на вас, надеется, ждет Победу и ваше возвращение.

С этим настроением и шел батальон вперед на Данциг и Гдыню, не ведая, что произойдет через несколько минут. Мы подходили к высокой железнодорожной насыпи, пересекающейся под прямым углом с шоссе, по которому мы двигались. Неожиданно колонну галопом верхом на лошади обогнал командир полка и, спрыгнув на землю, поднял руку и что-то сказал комбату. Тут же раздалась команда:

— Батальон, вправо, в цепь, короткими перебежками вперед, ориентир — опушка леса.

Четыре стрелковых роты тут же развернулись, рассредоточились по широкому полю от железной дороги до молодого лесочка справа и начали движение. Помню, что пулеметная рота отстала на километр, а минометная — еще дальше.

Расчет ПТР залег за рельсами, поддерживающими телеграфный столб, второй — выбежал на полотно железной дороги. Мне ничего на оставалось, как отбежать вправо и от ПТР, и от пулеметчиков и перебегать вместе со всеми.

На середине поля был взгорок и немцы, пропустив нас ровно до середины, открыли кинжальный огонь из нескольких пулеметов. Роты залегли, перебежки прекратились, все лежали, вжимаясь в землю и прикрываясь оружием. Я лежал правой щекой в снегу, прикрыв голову автоматным диском.

Не знаю, сколько это продолжалось, счет времени был потерян. Появились раненые и убитые. Первым, прямо от насыпи, поднялся один из ротных командиров:

— Вперед, быстро, бегом, иначе все погибнем, — крикнул он и с пистолетом в руке выбежал перед залегшими плотной цепью солдатами.

Батальон поднялся и с яростной матерщиной бросился вперед, крик стоял неописуемый, перекрывал даже стрельбу пулеметов. Мы бежали во весь рост, стреляя на ходу, и вдруг немецкие пулеметы умолкли, слышен был только гулкий звук станкового пулемета, бившего из молодого лесочка прямо во фланг немцам.

Осмотрели немецкую позицию: несколько убитых и два брошенных пулемета: один станковый, второй МГ-34. Сержант-латыш прихватил его и весь батальон вошел в лес, сели на хвою и поваленные деревья, молча отдыхали. Железная дорога была рядом, но уже в глубокой прорези.

Я сидел на низком пеньке рядом с сержантом, державшим в руках немецкий пулемет, и мы тихо разговаривали. Я спросил его об устройстве этого пулемета и он, положив его мне на колени, рассказывал. Открыл затворную коробку, вложил ленту и, показав положение, в которое нужно установить подаватель патронов, закрыл коробку.

В этот момент на полотно железной дороги выскочил немецкий солдат и стал осматриваться. Сержант замер и, толкнув меня, показал в его сторону. Немец никого не увидев, махнул рукой, и на полотно выскочили из леса еще 10–12 солдат, очевидно они уходили на другую сторону железной дороги. Сержант передернул рукоятку затвора и тут же дал длинную очередь прямо с моих колен.