Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Добрый чеченец Эфендиев сделал так, что я ему поверил, сумел понять происходящее со мною и начал с этим бороться. И вдруг почувствовал, что не безуспешно. Время пошло быстрее, наступило жаркое азербайджанское лето и однажды я получил телеграмму от мамы, что она выезжает и через несколько дней будет в Кировабаде.

Люба Шорник. 1948 г.

Мама приехала и поселилась на квартире в азербайджанской семье врачей, дочка которых училась в Днепропетровском мединституте и жила на квартире у соседей. Она пришла в часть, меня вызвали на КПП, и тут же всему полку стало известно, что ко мне приехала мама. В то время и в тех дальних краях это было весьма редкое явление и командир полка, по ходатайству моего начальника майора Петра Николаевича Корниенко, подписал мне увольнительную на 10 дней с 17-ти до 24-х часов.

Встреча с мамой была, конечно же, радостная, но и грустная. Она рассказала о тяжелом голоде на Украине, о трудностях жить на 600 граммов хлеба вдвоем с Женей. Уехав ко мне, она отправила Женю в Саратов к своему брату Дмитрию, где тот работал директором лесопильного завода, в надежде, что может быть там его подкормят, но, как оказалось, все получилось совсем наоборот: он вернулся оттуда опухшим от голода. Здесь же, в Азербайджане на базаре было всего вдоволь и цены по сравнению с Украиной значительно ниже.

Мама внимательно меня рассматривала, расспрашивала о ранении, и как это произошло. Я что-то врал, стараясь приуменьшить пережитые опасности, но Борис, оказывается, описывал все очень подробно, и от его мамы она знала больше, чем я думал. В наших разговорах с мамой все время присутствовала какая-то волнующая напряженность, и я не понимал, что это значит, но, не выдержав, спросил прямо. Она долго плакала, а потом рассказала, что в конце 1945-го к ней на работу заходил солдат, служивший вместе со мною, но не застав ее, громко, чтобы слышали все ее коллеги, попросил передать ей от моего имени, что я от нее отказываюсь и знать больше не желаю. И я вспомнил, что в нашей батарее был один днепропетровец, занимавшийся починкой обуви, и воевать его не могла заставить никакая сила. Когда мы демонтировали лагерь и уезжали в Юкермюнде, каждому солдату раздали на сохранение какую-нибудь вещь общего пользования. Мне достался большой, 4x5 метров, красивый напольный ковер. В стационарных казармах в Скампе, когда оборудовали красный уголок, я расстелил его там и сверху, естественно, поставили столы и стулья. Уезжая домой, этот мой земляк стал просить меня отдать ему этот ковер для передачи мне домой. Я наотрез отказался, он и пригрозил тем, что буду его долго помнить. В 1954 году я встретил его в кинотеатре «Победа», он был с дамой, поэтому объясняться с ним мне было неудобно.

На сберкнижке у меня оставалась еще тысяча рублей, я получил их и отдал маме. За эти деньги можно было купить 20 килограммов муки. Азербайджанская семья, где жила мама (глава семьи был главврачом городской больницы), устроила так, что она смогла заработать еще денег, обшивая их и всю их родню. Вспоминая тех людей и слыша нынешний горбачевско-перестроечный термин — лица кавказской национальности — стыжусь за содеянное братками-демократами. Русский философ В. Соловьев, объясняя национальный вопрос в России, доказывал, и не без оснований, что такового не существует, ибо наше государство изначально складывалось как многонациональное, и на его просторах прекрасно уживались труженики всех народов. А то, что принято называть национальным вопросом в нашем большом государстве, относится к культуре управления этими народами. В 1989 году «Новый мир» опубликовал статью Вл. Соловьева «Национальный вопрос в России», исключив из нее эту базовую идею не без помощи главных идеологов, которых возглавлял А. Яковлев, ибо она прямо указывала на ответственных за уже горевшие Карабах, Сумгаит и Баку.

Мама уехала вместе с дочкой гостеприимных хозяев. До Тбилиси их проводили и усадили в вагон, следующий до Киева через Днепропетровск, два хозяйских сына.

Вскоре по боевой тревоге дивизия была поднята, погружена в эшелоны и отправлена к самой границе на Аракс к подножью Арарата. Как оказалось, туда съехался почти весь Закавказский военный округ и, развернувшись фронтом перпендикулярно к границе с Ираном, прошел с «боем» около ста километров до самой Нахичевани. Самолеты бомбили настоящими бомбами, танки лупили не жалея снарядов, день и ночь продвигаясь по горным дорогам и ущельям. Как мы догадались позже, это была демонстрация силы в поддержку народно-освободительной армии Ирана, организованной и вооруженной нашей страной и вышибаемой шахским режимом на советскую территорию при поддержке американцев.

Лейтенант Рудольф Белянкин. 1947 г.

После возвращения в Кировабад начались ежедневные парковые работы по приведению в порядок всей боевой техники, участвующей в учениях. В один из дней, работая в первом танковом батальоне, я познакомился с командиром взвода лейтенантом Рудольфом Белянкиным, который, проживая ранее в Забайкалье, стал страстным охотником. Разговорившись, я рассказал об охоте в заповеднике, глаза у него загорелись, и он предложил поехать вместе с ним на охоту, которую он брался организовать. И действительно, в конце октября, выпросив у отца «виллис», а его отец-подполковник был начальником автослужбы дивизии, и, договорившись с моим начальником, он взял меня на охоту.

Прихватив два карабина и запас продуктов на два дня, мы отправились в Агджабединские степи, выехав из расположения задолго до рассвета. На следующий день после полудня мы возвращались с добычей: кабан и два джейрана настолько перегрузили «виллис», что въезжать в таком виде в городок было неприлично, поэтому пришлось ожидать темноты в придорожной посадке.

Такой трофей в полку утаить невозможно и вскоре нас с Белянкиным зауважали, но мой начальник получил нагоняй за превышение служебных полномочий. Командиром полка был Иван Акимович Девятко, строгий, но очень добрый 32-летний полковник, которого все полковые любили и уважали, а личный состав соседних частей завидовал нам. Его адъютантом был старшина Виктор Кочкин, с которым они воевали от Сталинграда, многократно горели вместе в танках и, после тяжелых ранений под Одессой, уже никогда не расставались. Кочкина в полку шутя называли глазами и ушами командира.

Командир 14-го ТТСП полковник Иван Акимович Девятко. 1948 г.