Ингрид Бергман - Моя жизнь

Совершенно убитый, мистер Шоу остановился. Мне показалось, что он обдумывает, не выставить ли меня обратно за ворота. Я почувствовала, что никто в мире никогда не говорил мистеру Шоу, что ему не нравится его «Святая Иоанна». Может быть, ему говорили это о других пьесах, но не о «Святой Иоанне».

Он уставился на меня.

— Что вы говорите? Вы что, разве не знаете, что это шедевр?

— Я уверена, что это шедевр, но ваша святая Жанна не настоящая французская девушка. Вы сделали ее слишком умной. Вы переписали ее речи. Вы заставили говорить ее многие вещи, которые настоящей Жанне даже не снились.

Мы все еще не зашли в коттедж. Мы медленно продвигались к дверям, и я подумала: «Он так взбешен, что мы никогда не попадем в дом, не говоря уж о чаепитии».

Но Шоу начал смеяться, ввел нас в дом, продолжая смеяться, и смеялся даже за чаем. Потом он сказал:

— Никто в мире не осмелился бы сказать мне подобную вещь. А вот вы, малышка из Голливуда... Кстати, как ваше имя? Мне сказали, что вы великая актриса, но вы не хотите играть мою «Святую Иоанну». А в каких других моих пьесах вы играли?

— Я не играла ни в одной из ваших пьес.

— Ну, моя милая девочка, тогда вы вообще еще не начинали.

Мы сидели и говорили, говорили о разных пьесах и актрисах, которых он знал, о том, что я играла, кто такой Максуэл Андерсон. И, конечно же, мы очень серьезно обсуждали саму Жанну.

— Я делала Жанну простой крестьянской девушкой, — сказала я. — Ваши слова превосходны, но это слова Джорджа Бернарда Шоу, а не Жанны. Я знаю слова Жанны д’Арк наизусть, потому что ее ответы суду были зафиксированы, это исторические документы. Она была необразованна, и мужество ей придавал только врожденный здравый смысл. Она не испугалась ни одного из тех людей, которые сначала допрашивали ее, а потом поставили перед судом. Да, они были ученые, мудрые, их научили читать и писать, а она ничего этого не умела, но она встала перед ними и отвечала им. Вы заставили ее произнести слова: «Я люблю быть среди мужчин. Я ненавижу юбки, не хочу сидеть дома и прясть пряжу». Но это было как раз то, что она хотела: сидеть дома, пасти овец и прясть пряжу. Меньше всего она жаждала вести за собой солдат на поле битвы. Наконец пришло время прощаться. Я видела, что мистеру Шоу страшно трудно подняться из кресла, но я сказала себе: «Ни за что на свете не предложу ему свою помощь. Он горд, этот старый человек. И ему этого вовсе не хочется».

Он снова и снова старался встать. Наконец Габриель подошел к нему и помог подняться. Шоу был просто взбешен. Когда мы подошли к автомобилю, он спросил:

— Вы приедете повидаться со мной?

— С большим удовольствием. На следующей неделе прибывает мой муж, и мне бы хотелось представить его вам. Мы могли бы приехать к вам на уикенд.

Он посмотрел на меня своими маленькими, искрящимися юмором и задором глазками и сказал:

— Меня нисколько не интересует встреча с вашим мужем. Я хочу увидеться с вами.

И в его глазах было столько юмора, лукавства и желания снова увидеть эту женщину. Ему было 92! Мне так жаль, что я больше никогда его не видела.

Идея Капы о поездке в Россию с Джоном Стейнбеком возникла вновь. И как раз тогда же Ингрид пришла к выводу, что их отношения нужно завершать. Она писала Рут, которую всегда беспокоило, тревожило ее увлечение Капой:

«Я знаю, что такое «венгерское влияние», и всегда буду благодарна ему за это. Не знаю, в чем дело, но чувствую: многое во мне изменилось. Я должна смотреть будущему прямо в глаза. Надеюсь, все будет хорошо, хотя находятся и такие, которые предсказывают худшее. Но он знает, что мы заканчиваем нашу главу. Плохо то, что у него много других неприятностей. Но трудно выбрать подходящее время. Мы пьем нашу последнюю бутылку шампанского. Я отрываю от себя дорогой мне кусок жизни, но мы постараемся, чтобы оба пациента не пострадали при этом и жили счастливо дальше.... Что за пасха.... К счастью, она бывает только раз в год. С огромной любовью к тебе, мой лучший друг».

Капа и Ингрид остались большими друзьями. Время от времени он вторгался в ее жизнь. Но отношения были уже другого рода.. Так продолжалось до мучительной финальной трагедии.

В конце августа 1948 года Ингрид писала Рут:

«Мы с Петером были на уикенде в Париже, праздновали мой день рождения. Время провели прекрасно. Два дня подряд ложились спать в пять утра.

Фильм «Под знаком Козерога» наполовину закончен. На днях я взорвалась. Камера должна была следовать за мной целых одиннадцать минут. Это означало, что нам пришлось репетировать весь день среди декораций и мебели, падавших вслед проезжающей камере. Все это, конечно, не могло делаться достаточно быстро. Конечно, я все высказала Хичу: и как я ненавижу его новую технику, и сколько мучений и переживаний приходится мне испытывать на съемках. Два моих главных партнера Майкл Уайлдинг и Джо Коттен, присутствовавшие тут же, не произнесли ни слова, но я знаю, что они согласны со мной. Я наговорила за всю группу. Малыш Хич повернулся и ушел. Не сказав ни слова. Просто ушел домой. Ох, моя дорогая...»

Месяцем позже, в следующем письме Рут, Ингрид уже была готова найти что-то хорошее в новом методе Хичкока:

«Картина почти готова. Некоторые из этих проклятых длинных сцен получились очень хорошо. В одной сцене я говорила все десять с половиной минут. Камера ни на секунду не оставляла меня, и вышло все это прекрасно. Должна сказать, что так работать гораздо лучше, чем ждать потом всяких вырезок или сокращений.

Я еще раз услышала от мистера Росселлини, что его будущий фильм получил название «Terra di Dio» — «Божья земля». [О названии «Стромболи» тогда еше никто не думал. Фильм окрестили «Стромболи» после грандиозного скандала. — Прим. А. Б.] Я ответила.

что считаю идею картины очень интересной, но где же сценарий? Как долго продлятся съемки? На каком языке придется мне играть? Конечно же, нам было бы гораздо лучше встретиться и обо всем переговорить. Роберто сообщил, что собирается ехать для съемок в Амальфи, но прежде хочет приехать в Париж,- где мы могли бы встретиться в удобное для меня время в отеле «Георг V». Я отправила телеграмму в его отель в Амальфи, предложив дату, когда мы с мужем сможем приехать в Париж, чтобы встретиться с ним».

23 сентября она писала Рут:

«...после уикенда увижусь с Роберто Росселлини. Жду этого с нетерпением».

Конечно, посылая в Амальфи телеграмму Роберто Росселлини, я совершенно не представляла, что следствием ее станет нечто вроде семейного скандала. Я не знала, что с ним была Анна Маньяни, а она почти ничего не слышала обо мне. По причинам, которые теперь мне понятны, многие вещи он держал в секрете. Но она «была женщиной, и она почувствовала в воздухе какие-то колебания.