Ингрид Бергман - Моя жизнь

«Боже мой, снова придется все это испытать», — подумала я.

А через некоторое время я услышала: «Еще одна девочка». Две девочки — какое чудо! Роберто придумал второе имя. Изотта Ингрид. Но с самого начала мы стали называть ее Ингрид.

Я очень расстроилась из-за того, что Пиа не приедет этим летом, поскольку очень по ней скучала. Тоска моя достигала невероятных размеров, но я прислушивалась к мнению друзей, которые приходили навещать меня и говорили: «Подожди, только подожди. Дети возвращаются. Они возвращаются».

Она сразу же написала Пиа о своих новостях: «Моя любимая большая девочка! Сейчас все уже позади. Подумай — сразу две девочки. Теперь даже трудно поверить. Малышки чувствуют себя прекрасно, едят, спят, кричат, то есть делают все, что им положено. И мне совсем с ними не трудно. Когда родилась первая, было так смешно видеть, как все — доктора, сестры — расселись вокруг меня, ожидая второго. Как в театре антракт между первым и вторым действиями. Девочки совершенно не похожи друг на друга, и думаю, когда вырастут, то предпочтут именно это, а не постоянные сравнения друг с другом и путаницу.

Получила ли ты мою телеграмму? Ты первая, кому я все это рассказываю. Поскольку я редко спрашиваю у тебя, все ли ты получаешь, то спрашиваю сейчас и буду делать это впредь.

Я видела в газетах твои фотографии после окончания школы. Ты на высоких каблуках! Я чуть не свалилась с кровати. Твоя мать до сих пор не носит высокие каблуки. Надеюсь, ты пришлешь мне фото. Кстати, ты не присылала мне никаких своих фотографий после Англии. Я читала, что папа много тебя снимал. Пришли мне хотя бы одно фото. Подавилось ли тебе то, что я послала? Я взяла размер побольше того, который был у тебя в Англии. Но сейчас ты выглядишь еще более рослой. Ты мне расскажешь о том дне, милая Пиа, когда получишь цветы в честь окончания школы и письмо, которое я написала в день твоей конфирмации? Есть такие письма, которые хочется иметь, когда становишься взрослой. Я знаю это, так как у меня не было матери, и, когда ее старые друзья посылали мне письма, которые она когда-то им писала, я была счастлива. Таким образом я узнавала свою мать.

Как бы мне хотелось, чтобы ты посмотрела на малышек. Я знаю, тебе было бы интересно побыть с ними — они такие крошечные. Робин уже большой мальчик. Поэтому мне и хотелось, чтобы ты приехала в этом году. Но, наверное, это случится, только когда у меня появится очередной ребенок. Ужасно жаль, что ты не приедешь, я уверена, что ты все прекрасно поняла бы — точно так же, как я прекрасно понимаю все, что происходит с тобой. Думаю, никому не надо объяснять, что происходит между нами. То, что ты сказала обо мне судье, не смогло меня глубоко обидеть, потому что ребенок не может обидеть мать, которая его очень любит. Но я буду продолжать бороться за то, чтобы ты бегала в моем доме. Больше всего в жизни я не выношу несправедливость, поэтому буду бороться, пока хватит сил. Люблю тебя и надеюсь вскоре что-нибудь узнать от тебя.

А что с золотым крестиком для конфирмации? Ты его надевала вместе с медалью?»

В июле Пиа написала, что она надевала золотой крестик в день конфирмации. И еще о том, что она переезжает в Питсбург. Ей хотелось бы остаться в Питсбурге на лето. А в Италию она ехать не хочет. И, как она уже сказала, им не надо больше вмешивать в свои дела суд. В то лето она смогла сказать Ингрид, что не хочет ехать к нет в гости. Но она по-прежнему держала мать в курсе прибавлений в семействах ее животных и других увлечений.

Сейчас, оглядываясь назад, я думаю о том, что мне тогда следовало прежде всего вернуться в Америку, обсудить с Петером условия развода и повидаться с Пиа. Но никто не может представить силу воли и ярость желаний Роберто. Марта Кон однажды сказала мне: «Конечно, ты могла бы поехать. Заняла бы деньги, купила билет на самолет, а в Америке можно было еще занять». Да, все это верно. Но все дело было в том, что я не могла пойти против воли Роберто. Взять деньги или занять их — это, конечно, можно было сделать, но что бы произошло после моего возвращения? Бунтовщиков выбрасывают за борт. Разумеется, я вернулась бы к нему. У меня в Италии было трое детей. Но Роберто никогда не верил в это. В любом случае, если бы я оставила его и уехала в Америку, это было бы воспринято как яркое проявление неверности, и я никогда бы не вернулась, а если вернулась бы, то на пепелище.

Лето 1952 года Ингрид провела в «Санта Маринелле». Тогда же она снялась в фильме «Мы, женщины», рассказывающем о жизни, любви и ежедневных проблемах известных и совершенно различных актрис: Ингрид, Анны Маньяни, Алиды Валли и Изы Миранды. Роль была небольшой и не оставила следа в творческой жизни Ингрид. Новелла, посвященная ей, повествовала о мести, направленной на нахальную соседскую курицу, которой приглянулись прекрасные розы мисс Бергман.

В августе пришло письмо от Пиа, где она писала, что вышила мне к дню рождения полотенце и отослала его. Она писала, что, несмотря на смог, ей подавился Питсбург, дети там гораздо приятнее, чем в Беверли-Хиллз.

У Ингрид было много свободного времени, и она часто писала своим друзьям. Но Пиа получала от нее писем больше всех.

Перед Новым, 1952 годом Ингрид писала дочери:

«Милая моя, любимая Пиа. Остался час до Нового года. Собралась вся семья, дети, а я убежала в свою маленькую студию, чтобы написать тебе. Ты все время в моих мыслях, независимо от того, кто меня окружает. Через час я подниму бокал шампанского за тебя и других моих детей, за всех, кого я люблю в этом мире. Пусть все у тебя будет хорошо! Помнишь, как папа и я будили тебя в 12 часов, ты просыпалась и сидела с нами. Теперь ты такая большая... В полночь мы все скажем: «3а Пиа». «3а мою любимую дочку, которая так далеко от меня», — скажу я с любовью.

Твоя мама».

Из Рима, 22 января 1953 года:

«Как замечательно было поговорить с тобой по телефону. Я могла бы продолжать наш разговор бесконечно — так хорошо было слышно. Расстроило меня только то, что ты сказала. Я буду ждать тебя всегда, и ты знаешь это. Но я ничего не могу поделать с газетной писаниной. Я уже говорила тебе, что это будет продолжаться до тех пор, пока я остаюсь Ингрид Бергман. Это будет всегда. И как бы ты плохо ни относилась к этому, обо мне будут продолжать писать, меня будут фотографировать. Ты не представляешь, скольких журналистов я отправляю обратно. Я пытаюсь быть осторожней, почти ничего им не говорить, но для них я все еще источник «новостей» — и буду им до тех пор, пока не стану плохой актрисой.

Хочу тебе сказать еще одну вещь. Я созвонилась с моими адвокатами в Калифорнии. Ты знаешь, у меня их трое. Но пока никто из них не пошевелил пальцем. Не волнуйся, моя маленькая. Я ни в коей мере не хочу тебя обидеть. Я только хочу, чтобы ты какое-то время побыла со мной. Как мне это сделать? Если ты думаешь, что это возможно, — прекрасно. Последний адвокат, которого мы нашли, очень милый человек. У него самого четверо детей, и он мазу все понял. Я попросила его остановиться в Питсбурге на обратном пути в Италию. Но он прислал мне телеграмму, сообщив, что папа в этот раз не смог с ним увидеться. Хотелось бы, чтобы когда-нибудь смог. Запомни, Пиа, что я никогда не буду делать то, чего ты не хочешь. Зачем мне это, если я люблю тебя, думаю о тебе все время и хочу, чтобы ты была счастлива? Если я и прилагаю такие усилия для того, чтобы встретиться с тобой, то лишь потому, что считаю: ты будешь еще счастливее, когда узнаешь, как я здесь живу. Потому что одно дело, когда ты слышишь, что говорят вокруг тебя, и совсем другое, когда можешь судить сама. И мне очень хочется, чтобы ты узнала своего брата и сестер. Думаю, ты сама будешь рада этому. И когда ты вернешься к папе в Питсбург, то у тебя будет другое настроение. Ты будешь чувствовать себя гораздо ближе к нам, и у нас будет многое, что можно обсуждать в письмах до следующей нашей встречи».