Ингрид Бергман - Моя жизнь

— В чем дело? — спросил меня Джордж Сандерс.

Я приехал сюда сниматься в «Дуэте», а теперь намечается что-то другое? Он изменил свое решение?

— Да, — сказала я, потому что знала, что Роберто придумает что угодно, лишь бы не потерять Джорджа Сандерса. Правда, сама я находилась в легком замешательстве. Но я решила: Роберто есть Роберто. Он может сотворить чудо вроде «Открытого города». В конце концов мы отправились в Неаполь, который всегда его вдохновлял.

Но даже Ингрид стали одолевать сомнения после двух недель работы, которая состояла в том, что она осматривала древние статуи неаполитанского музея, пока не менее древний гид повествовал о былой славе Древней Греции и Рима.

День за днем Роберто писал сценарий, а Джордж уже находился в состоянии нервного истощения. Каждую ночь он беседовал по телефону со своим психиатром в Голливуде.

Роберто не мог в это поверить. Платить пятьдесят долларов в час только за то, чтобы поговорить с психиатром. В Италии ты идешь исповедоваться, и священник говорит тебе: «Повтори двадцать пять раз «Смилуйся, дева Мария» и иди с миром, сын мой».

Роберто не знал, кого вызывать, чтобы ободрить Джорджа: психиатра или За За Габор. Наконец он остановился на За За. Выглядела она великолепно. За За сразу же села за фортепиано. Мы их поместили в Равелло, где американская компания снимала фильм с Дженнифер Джоунс и Робертом Морли. Мы думали, что Джордж обретет там хорошее расположение духа, но этого не случилось.

Конечно, он не мог привыкнуть к манере Роберто. Как и я, он прошел голливудскую школу: строгий график съемок, отработанные диалоги, высокая продуктивность, скорость, темп. Помню, когда я начинала работать с Роберто в Италии, именно я прибывала на студию к часу начала съемок. Но не Роберто.

— Все равно ты не сможешь начать работать раньше, чем я приду, — говорил он.

— И все-таки я пойду. Лучше подожду тебя на съемочной площадке, чем в нашей прихожей, — отвечала я.

Я научилась мириться с такими вещами, а Джордж Сандерс — нет.

Помню, как мы сидели в Амальфи в номере отеля, который использовали как костюмерную. Я увидела слезы, катившиеся по его щекам.

— Что с тобой случилось? Что произошло? — разволновалась я.

— Я так несчастен из-за этого фильма. В нем нет четкого текста. Я понятия не имею, что будет происходить завтра. Так невозможно работать. Я не вынесу.

— Послушай, мы сейчас сами напишем диалог для .следующей сцены. Напишем, а потом отрепетируем.

— Ну и что это даст? Оттого, что мы сейчас отрепетируем, завтра легче не станет.

Только по окончании «Путешествия в Италию», когда Джордж сел в самолет, чтобы лететь к За За Габор в Париж, куда она отправилась раньше, он, к своему изумлению, готов был признать, что этот опыт доставил ему колоссальное удовольствие. Где еще режиссер мог обнять тебя по-отечески за плечи и сказать: «Друг мой, это не первый твой плохой фильм. И думаю, что не последний. Не горюй». Он обожал Ингрид. Ему даже понравились непонятные ассистенты, снующие с необыкновенной скоростью. Да, если подумать, он провел время прекрасно. Критика, как всегда, разута фильм в пух и прах.

Но Ингрид была совершенно счастлива. Отношения с Пиа налаживались. Они снова переписывались, и Ингрид все рассказала ей об оратории «Жанна д’Арк на костре».

По-моему, это началось, когда мы были в Неаполе и на Капри, снимая «Путешествие в Италию». Оратория Поля Клоделя и Артюра Онеггера впервые исполнялась в середине тридцатых годов. Директор оперы «Сан Карло» Паскуале ди Костанца выслал Роберто ораторию, спрашивая, не мог ли бы он ее поставить на сцене и не хочу ли я сыграть главную роль?

Это была попытка сделать что-то новое.

Ораторию я знала хорошо. Пока шли съемки «Жанны д’Арк», Джо Стил и Рут Роберто прислали мне все пять пластинок. Вещь эта тогда меня взволновала и волнует до сих пор. Слова можно выучить на итальянском, а вступление каждой музыкальной фразы я могла запомнить на слух.

А что думал об этом сам Роберто? На этот раз в его распоряжении находились сто человек, включая артистов балета и полсотни хористов. Казалось, это его нисколько не смущало. По мере того как приближалось время репетиций, я его спрашивала:

— Ты собираешься подумать о том, как это сделать?

— Разумеется, — отвечал он. — Как только будет время.

Время шло, я возвращалась к тому же:

— Ты ведь знаешь, что режиссер обдумывает сценический рисунок до начала репетиции. Он обдумывает это еще дома.

— Я обдумываю.

Итак, он думал. И однажды я услышала:

— Дай-ка мне один из старых конвертов.

Я дала. У нас их было уйма. Он никогда не вскрывал конверты, поскольку никогда не отвечал на письма. Мусорная корзина всегда была полна нераспечатанных писем.

Взяв конверт, он начал царапать что-то на его обратной стороне. Через несколько минут он вручил мне конверт.

— Вот мой сценарий.

— На этом конверте? — спросила я.

— Да, да, именно так я и буду делать.

Я посмотрела на конверт, но ничего не смогла разобрать. Однако, как только начались репетиции, все стало ясно. По мере того как шла работа, неожиданно возникали новые идеи; повесить киноэкран, при помощи которого можно было сделать задник, где за секунду пейзаж сменялся изображением церкви; использовать волшебный фонарь. Роберто работал с огромным энтузиазмом. А самое главное — в Неаполе у нас было полно времени для репетиций.

К счастью для меня, Роберто почти не обратил внимания на сценические ремарки Поля Клоделя. С момента поднятия занавеса Жанна, согласно воле автора, должна была совершенно неподвижно стоять у столба. Она говорит, воскрешает в памяти свое детство, а певцы, хор создают драматическую обстановку суда.

Я сказала Роберто:

— Я не могу целый час стоять связанной. Мне нужно двигаться.

Тут-то он и решил, что мне в голову пришла блестящая мысль.

Поднимается занавес, в глубине сцены виден столб, к которому привязана маленькая девочка, изображающая святую Жанну. Поднимаются языки пламени, она умирает; потом в полной темноте лифт поднимает меня. Я одета во все черное, видно только мое лицо. И в этом лице — память, память обо всем, что было в жизни. На сцене были сооружены большие сходни, там я встречаю брата Доминика, который говорит, в чем меня обвиняют. Потом эти сходни опускаются к полу, и я могу свободно передвигаться по сцене.

Все это сложно передать на словах, но постановка была отработана очень хорошо. Это относилось и к сражающейся толпе на сцене, и к хору, и к певцам. Спектакль имел большой успех. В Италии он понравился всем; и публике, и критике. Мы выступали в оперных театрах Палермо, Сицилии, в миланской «Ла Скала», в театрах Парижа, Стокгольма, в Барселоне, в Лондоне. Мы играли на четырех языках в пяти странах.