Леонид Механиков - Полёт: воспоминания

Там стоял истребительный полк, на его вооружении находились и Су-9. Они брали на борт 3.250 килограмм топлива. К маю шестидесятого в Новосибирске уже изготовлялись самолёты, бравшие 3.720 кг. А лишние полтонны горючего — это значительно большая дальность полёта, больший рубеж перехвата. Задачу нам поставили жёстко — 1 мая обязательно быть в Барановичах. 27 апреля с напарником капитаном Анатолием Саковичем прилетели в Новосибирск, взяли пару Су-9 на заводе и назад, на Запад, поджимало время. 30 апреля мы уже в Свердловске, на аэродроме Кольцова, но там подзастряли из-за погоды. Волнуемся, до Барановичей далеко, времени же осталось всего ничего. Не выдержал — позвонил в Москву дежурному по перелётам: мол, разрешите добираться до Барановичей другим маршрутом. Однако тот дал отбой, дескать, полетите завтра.

Утром 1 мая, примерно в начале седьмого, нас поднимают.

По телефону получаю команду: „Готовность — номер один“.

Подумал, погода улучшилась, нас торопят. Правда, взлетел позже, направление на Челябинск.

Сразу возник вопрос: почему направили на восток? Чуть позже беспокойство усилилось. Со мной на связь вышел не КП аэродрома, а командующий авиацией армии ПВО генерал-майор авиации Юрий Вовк: „Я — „Сокол“, 732-й, как меня слышите? Слушайте меня внимательно. Цель — реальная, высотная. Таранить. Приказ Москвы. Передал „Дракон“. Пошли минуты раздумья. Серьёзный значит случай, если приказ передаёт сам „Дракон“. Отвечаю: „К тарану готов. Единственная просьба, не забыть семью и мать…“ „Всё будет сделано““. В беседе я спросил Игоря Андреевича: а другим не мог быть исход поединка? „Таран всегда опасен, — ответил собеседник, — а в моём положении — верная гибель. Вся загвоздка в том, что к боевом вылету я не готовился. Взлетел без ракет, а авиационных пушек на Су-9 нет. К тому же на мне не было и высотно-компенсирующего костюма, гермошлема. Во время перегонки самолётов это нам не требовалось. На высоте 20.000-21.000 метров меня в случае катапультирования разорвало бы, как воздушный шарик, на кусочки. И потом о каком либо пессимизме говорить нет оснований — для лётчика святое дело позаботиться о семье. А моя Людмила ждала ребёнка, погибни я, нелегко бы ей пришлось одной с младенцем на руках. Кстати, сын родился 1 сентября шестидесятого, ровно через четыре месяца после того злополучного полёта. Иду в направлении Челябинска минут 17, а на связь никто не выходит. Подумал уже, направили и забыли. Но тут в наушниках раздалось: „Как меня слышите?“ „Нормально“, — отвечаю. „Следуйте этим курсом“. Чуть позже. „Топливо выработал в баках?“ Говорю: „Нет ещё“. Однако тут же последовала команда: „Бросай баки: пойдёшь на таран“. Сбросил баки. Команда: „Форсаж“. Включил форсаж, развернул самолёт на 120 градусов и разогнал его до скорости М=1,9, а может до М=2,0. Меня начали выводить на 20-километровую высоту. Прошло несколько минут, сообщают: „До цели 25 километров“. Включил прицел, а экран в помехах. Вот незадача. После старта работал нормально, а тут… Говорю: „Прицел забит помехами, применяю визуальное обнаружение“. Но и здесь сложности. У U-2 скорость 750–780 км/час, а у меня две с лишним. Словом, не вижу цели, хоть убей.

Когда до цели осталось километров 12, мне сообщили, что она начала разворот. Уже потом узнал — в этот момент она пропадает на экране РЛС. Делаю разворот за самолётом-нарушителем.

Мне сообщают, что я обгоняю цель на расстоянии 8 километров, проскакиваю её. Генерал Вовк кричит мне: „Выключай форсаж: сбавляй скорость!“ „Нельзя выключать“, — я тоже вскипел, поняв, что на КП не знали, как использовать и наводить Су-9. „Выключай, это приказ“, — передал ещё раз генерал. Чертыхнулся и выключил. И тут новый приказ: „Уходи из зоны, по вам работают!“ Кричу: „Вижу“. В воздухе к тому времени появились сполохи взрывов, одна вспышка чуть впереди по курсу, вторая справа. Работали зенитные ракетчики…“ Первым огонь по самолёту-нарушителю открыл зенитный ракетный дивизион, которым командовал капитан Николай Шелудько. Однако к тому времени самолёт Локхид U-2 вышел из зоны поражения и стал огибать город, а потому ракеты не настигли его. „Разворачиваюсь, ухожу из зоны огня, — продолжает рассказ Игорь Ментюков, — а затем спрашиваю о местонахождении цели. Мне с КП: „Цель сзади“. Предпринимаю новый разворот, но чувствую, что падаю. Шёл ведь без форсажа, не заметил, как скорость понизилась до 300 км/час. Свалился на 15 тысяч метров. А с КП: „Включай форсаж“. Зло опять взяло, кричу: „Надо знать, как и на каких скоростях он включается“. Разогнал самолёт до 450 километров, пробую включить форсаж, хотя он включается при 550 километрах. В это время загорается лампочка — аварийный остаток топлива. Становится ясно — наведение сорвалось. Дают указание — тяните до Кольцова“».

А теперь вновь слово Борису Айвазяну: «У Игоря Ментюкова заканчивалось горючее. „Идите на посадку“, — последовала команда ему, а нам. — взлёт. Взлетели… Самолёт-разведчик над нами, но где? Кручу головой — вокруг никого. В те секунды заметил взрыв, и пять уходящих к земле точек. Эх, угадать бы тогда, что это был разваливающийся U-2.

Я принял взрыв за самоликвидацию ракеты, понял, что зенитчики уже открыли огонь, и тут же сообщил на КП. Самолёт противника, разумеется, мы не обнаружили, ведь его, как я понял, на наших глазах уничтожили ракетчики. Ну а если бы он продолжил полёт, и мы увидели его? На высоту 20.000 метров (потолок у МиГа на 2–3 тысячи метров ниже) за счёт динамической горки бы поднялся. Правда, за мгновение наверху увидеть самолёт, прицелиться и открыть огонь — один шанс из тысячи. Однако и его пытались использовать…» Прервём рассказ Бориса Айвазяна и перенесёмся в зенитную ракетную часть, под Свердловск.

«Ракетчики полка восприняли приказ об уничтожении цели с волнением, — рассказывал генерал-майор в отставке Семён Панжинский, в то время начальник политического отдела. — Обязанности командира дивизиона, которому предстояло сыграть 1 мая главную скрипку (подполковник Иван Шишов находился на курсах переподготовки), выполнял начальник штаба майор Михаил Романович Воронов. Он из фронтовиков. Дрался с фашистами на Дону, под Курском, Варшавой… Самолёта нарушителя в праздник, понятно, не ждали. И Воронов, и его сослуживцы несколько расслабились. Помнится, несколько офицеров накануне были отпущены в город, к семьям, планировали выйти на первомайскую демонстрацию. Так что дивизион встретил нарушителя в неполном составе. Конечно, это несколько сказалось первоначально на атмосфере в боевом расчёте, но только первоначально. Взволнованность и напряжение в ходе боевой работы прошли…» Координаты цели операторы станции разведки и целеуказания сержант В. Ягушкин, ефрейтор В. Некрасов, рядовой А. Хабаргин определили довольно-таки точно. Чуть позже офицер наведения старший лейтенант Эдуард Фельдблюм, операторы во главе с сержантом Валерием Шустером уже прочно «держали» противника. Цель была в зоне огня подразделения. Все ждали команды. Но в тот момент воздушная обстановка изменилась. Самолёт-нарушитель взял новое направление полёта, словно догадавшись о грозящей ему опасности. Чёрная линия курса цели на планшете обогнула тот невидимый рубеж, где возможно её поражение огнём ракеты. Перед майором Вороновым, всем расчётом возникла особенно сложная ситуация. Требовалось с большой точностью определить момент пуска ракеты, иначе… Иначе самолёт мог уйти. Но вот опять нарушитель «захвачен». Связь между командными пунктами дивизиона и полка надрывалась, но звучное вороновское «Цель уничтожить!» услышали все. Стартовый расчёт сержанта Александра Фёдорова сработал безошибочно. Всплеснулось пламя, и ракета, опалив землю, стремительно пошла навстречу самолёту-нарушителю. А потом… Потом произошла задержка. Вторая и третья ракета не сошли с направляющих. В чём дело? Поломка? Встали вопросы перед Вороновым.