Леонид Механиков - Полёт: воспоминания

Не знаю, как тогда я не убился…

И вдруг облачность закончилась. Я вывалился под облака на высоте триста метров и увидел внизу море с барашками на волнах, а далеко впереди — аэродром. Это меня потрясло. Я был уверен, что землю я увижу вверху, а она оказалась внизу. Какую-то долю мгновения я с недоумением осмысливал эту непонятность, и вдруг мозг выполнил переворот с такой скоростью, что всё закружилось и вдруг стало на свои места: земля внизу, небо — вверху. На самом же деле самолёт шёл, как и положено ему на глиссаде снижения: шасси и щитки выпущены, скорость 300, вертикальная скорость 5 метров в секунду… Посадку выполнил уже в нормальном состоянии, полёт закончился благополучно, и слава богу, что это был последний полёт в этот лётный день: ещё одного я бы не выдержал.

Потом, когда я стал анализировать этот полёт, который, откровенно говоря, меня обеспокоил, я вспомнил, что пару дней назад провёл интересную встречу с друзьями-товарищами, на которой было выпито немало спирта и которая чуть не закончилась для меня так трагически. Больше я перед полётами не пил, по крайней мере, если и употреблял спиртное, то в незначительном количестве. Лётная жизнь на Сахалине имела и свои привлекательные стороны.

С одной стороны, отсутствие нормального радиолокационного поля для контроля полётов — это плохо (с точки зрения начальства), с другой — с точки зрения молодого лётчика — хорошо. На Сахалине в то время ещё не было сплошного радиолокационного поля, и мы, молодые лётчики, у которых в крови кипит озорство, желание отмочить что-то такое… Не затем, чтобы потом этим бахвалиться — упаси бог! Об этом мог знать только ты и в максимуме — твой лучший и надёжнейший друг. Больше об этом никому, иначе мгновенно вылетишь с лётной работы, причём формулировка «за воздушное хулиганство» закрывала навсегда все двери в авиацию.

Я был уже старшим лётчиком, ведущим второй пары. Исполнял уже обязанности начальника штаба эскадрильи — в очередной раз начальником штаба снова сделали лётчика. Эта должность всё время претерпевала изменения: то наземная, то лётная. Как бы то ни было, мне эта работа была не в тягость, требовала не так уж много времени: писаря научил писать все бумажки, наладил работу, а потом только контролируй да с солдатиками возись. Короче — лётной работе она не мешала.

Ведомым ко мне пристроили Виталия Кураева — отличного хлопца чуть моложе меня, с которым можно хоть на край света. Слетали мы с ним на спарках, поняли друг друга, и потом так и не разлучались ни на земле, ни в воздухе.

Вместе дежурили, вместе и летали. Вообще-то лётная пара — это на первый взгляд просто — ну, два лётчика на двух самолётах, задача ведущего — выполнить задание, не потеряв ведомого, задача ведомого — прикрыть ведущего, обеспечив выполнение боевой задачи. Вроде бы просто. На самом же деле — очень сложно. Чтобы выполнить задачу, требуется не просто умение летать в паре, а нужно полное взаимопонимание пилотов, и просто людей, взаимопонимание не просто на уровне слова или полуслова, а на уровне взгляда, мысли: в воздухе нет времени на разговоры и объяснения, здесь нужно уметь почувствовать и даже предугадать то, что собирается делать напарник.

Пара собирается на земле, и не так просто: не всякие два человека годятся в пару. Основа пары — это полное взаимопонимание, способность отдать напарнику всё и даже больше этого, способность ради напарника пойти на смертельный риск, даже на смерть.

Как-то интересно получается: пары много и оживлённо разговаривают друг с другом большей частью после посадки. Здесь они выкладывают всё, что не успели сказать друг другу в воздухе, разбирают каждый этап полёта и свои действия при этом, оценивают действия друг друга, делают для себя выводы на будущее — такой разговор, порой даже и самый нелицеприятный, — это высшая школа взаимопонимания, оценки человечьей своей сущности, школа дружбы.

Как правило, разговор этот на первый взгляд носит сумбурный характер, на самом же деле он обычно построен по ходу полёта, естественно, если полёт проходил, как говорится, нормально. Иногда этот разговор продолжается спустя некоторое время, когда всплывает в памяти что-то недоговорённое, иногда даже спустя день после полёта. Наверное, потому пара как-то невольно стремится быть вместе: вместе в столовую, вместе на занятия и даже в кино, вместе рядом сесть на любом мероприятии, и даже движения, манера поведения, а порой и речь, становятся какими-то похожими…

Мы с Курёнком, — так все звали в эскадрилье Виталия Кураева, — это прошли. Мы дошли до того, что нам не нужно было много разговаривать, особенно в воздухе. В строю он умел держаться намертво, особенно в сомкнутом строю, когда ведомый, пилотируя по ведущему, может даже и не заметить, что пара выполнила, к примеру, замедленную бочку. Такое бывало и у меня, когда отрабатывал групповую слётанность в паре. Это была своего рода шутка ведущего, высшая его оценка групповой слётанности. Иногда, наблюдая показательные полёты группы истребителей, когда они ромбом или клином накручивают вертикальный пилотаж, я вспоминаю эти славные времена и чувствую каждым своим мускулом, каждым нервом эту спаянность пилотов в группе, вижу, как нелегко даётся такое мастерство и какую цену беззаветной преданности должно уплатить за это искусство. Да, лётная жизнь очень сильно отличается от всей остальной.

И не сверхчеловеком нужно быть, чтобы научиться воздушному мастерству — просто надо очень хотеть и терпеливо учиться, старательно работать — тогда и получится. Наградой за этот нелёгкий труд является приходящее к тебе чувство уверенности, значимости, нужности и умения. Ты понимаешь, что достиг на сей раз очередной ступени мастерства, и это придаёт тебе новые силы для работы по достижению следующей ступени, и так всё выше и выше, ты получаешь чувство высокого наслаждения Настоящим Полётом.

Наверное, я никогда не забуду того сладострастного наслаждения, которое мы дарили друг другу в том полёте.

Задание было самым обычным — полёт в составе пары по маршруту для отработки групповой слётанности на малых и предельно малых высотах.

Высота — 300 — 100 метров, время — 1 час. К полёту мы готовились, как всегда: был проложен маршрут, изучены ориентиры, рассчитаны времена и курсы, разыграны варианты особых случаев и меры безопасности на разных этапах полёта — короче, предусмотрено всё, что может случиться в этом полёте.

Особенностью этого полёта было то, что он должен был проходить над безлюдной местностью, вне видимости радиолокационных станций (РЛС), т. е. фактически бесконтрольно, более того — без связи с КП (командным пунктом). конечно, связь была возможна через ретрансляторы, в роли которых можно было принять любой самолёт, находящийся на достаточной для связи высоте, через него и можно было передать в случае необходимости то, что надо, однако такие полёты на практике выполняются для скрытного подхода и внезапной атаки цели, потому, естественно, желателен режим радиомолчания — это уже было моё желание выполнить полёт так, чтобы было похоже на реальность, да и не было особого желания вмешивать в свой полёт контролирующих и ведущих тебя за ручку.