Леонид Механиков - Полёт: воспоминания

…Курёнок мой пристроился сразу.

Хороший пилот.

Интересно, где он сейчас, как сложилась его судьба? После Сахалина я его потерял и больше ни разу не встречал…

Я сразу стал на курс в сторону мыса Терпения. Даванул кнопку секундомера на часах и пошёл на снижение.

От точки мы отошли на высоте двести метров, согласно заданию.

Быстро промелькнули знакомые и изъезженные ориентиры, понеслись те, что не примелькались глазу.

Полёт на высоте двести метров на истребителе, — это довольно интересное занятие: самолёт несётся так, что всё мелькает, чувствуется скорость, мощь самолёта, его маневренность. Буквально каждое, даже миллиметровое, твоё движение ручкой тут же резко отзывается на поведении самолёта, на характере набегания земли, на положении горизонта, который на этой высоте так близок, что кажется, будто вот-вот проткнёшь его своей стремительной машиной.

Смотреть вбок, вправо или влево, как это делается на высоте, просто невозможно — глаз не успевает рассмотреть деталей стремительно меняющейся картины. Смотришь только вперёд сквозь лобовое стекло, захватывая, может, ещё слева да справа по двадцать-тридцать градусов и максимально вперёд — так ещё можно успеть присмотреться к стремительно набегающим ориентирам.

А Курёнку всё мало: он идёт ведь, как и положено ведомому, на тридцать метров выше, ему хочется ещё поближе к земле.

Вот ойкнул его передатчик.

Это он просится.

Ладно.

Я чуть прижимаю ручку, и мы несёмся над землёй на высоте сто пятьдесят. Хочется ещё придавить, да боюсь за Курёнка: вдруг забудется да пойдёт с принижением, так можно ведь и земли наглотаться.

А Курёнок всё просится ниже, очень просится. Я не выдерживаю, меня ведь тоже тянет к земле. Мельком, боковым зрением, вижу — он, как и положено, идёт выше в левом пеленге с превышением.

По крайней мере, до разворота ещё время есть, и я не выдерживаю: высота сто метров.

Полёт превращается в цирковой трюк. Ощущение стремительности возрастает многократно, конус видимости, в котором ещё можно разобрать ориентиры, сужается, приходит чувство какого-то сладостного восторга, граничащего со страхом; мозг беспокоится — осторожно, малейшее неверное движение рукой — и ты на бешеной скорости врезаешься в землю, убьёшься сам и убьёшь ведомого, а тело просит — ещё, ещё ниже, ну хоть чуточку ниже, ведь как здорово! Мельком вижу часы — через пятнадцать секунд поворотный, пора набирать высоту, на этой высоте Курёнок в развороте врежется в землю.

Даванул кнопку передатчика и чуть-чуть, плавненько, начинаю набирать высоту до двухсот метров. Курёнок молодец, понял, держится выше.

Радиовысотомер показывает двести метров.

Начинаю плавно разворот влево. Курёнок держится крыло в крыло, в плоскости разворота он ушёл выше, всё нормально.

На высоте двести метров кажется, что самолёт идёт уже с меньшей скоростью.

Вот уже и заданный курс, и снова полёт по прямой.

Теперь я, уже не ожидая просьбы Витьки, снижаюсь сам на пятьдесят метров. И снова всё замелькало, закрутилось, понеслось, слилось в сплошной ковёр, и снова восторг и сумасшедшая радость, и снова это высшее наслаждение полётом, чувство своей силы, мощи, чувство слитности с машиной: уже не разберёшь где ты, а где самолёт — ты слился с машиной в единое целое, твои руки — это крылья, или твои крылья — это руки? Твоё сердце — это двигатель, или твой двигатель — это сердце? Спасибо Витьке, спасибо тебе, Курёнок, что ты обеспечил мою уверенность в тебе и дал мне право получить это наслаждение полётом: без этой уверенности я побоялся бы за тебя и не получил бы этого дикого наслаждения!

Спасибо тебе, мой славный аэроклуб, мой старенький По-2, мой капризный Ут-2, мой утёнок, мой сумасшедший Як-11! Спасибо, что вытащили меня в небо на этом чудесном МиГе!.

Спасибо вам, мои любимые учителя, что научили меня летать, побороли мою боязнь неба, спасибо тебе, мой враг-старшина, что заставил меня стать человеком, набраться силы и здоровья, спасибо конструкторам и заводчанам, техмоще и всем-всем за это высочайшее наслаждение! Дай бог вам счастья за то, что вы подарили мне такое!… Потом был ещё один набор, ещё разворот, ещё полёт уже к аэродрому.

Мы благопристойно — два паиньки-мальчика — подошли, как положено, парой к аэродрому, произвели роспуск, заход, посадку…

На земле Витька, как и положено, чуть не строевым подошёл ко мне: «Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечания», но в глазах у него светилось такое счастье, такая радость и такие черти прыгали в его глазах, что я просто обнял его, прижал к себе, и мы оба, взбудораженные полётом, молча простояли так несколько секунд.

Потом уже, спустя сутки после этого полёта, я понял, насколько я был неразумен: мой техник сумрачно подвёл меня к законцовке левого крыла и показал мне несколько хвоинок, будто впаянных в дюраль обшивки. Я не помню такого момента, чтобы я шёл так низко над деревьями, но дыма без огня не бывает: по-видимому, в этом полёте расстояние между тем и этим светом для меня исчислялось сантиметрами.

Наверное, потому тот полёт мне и запомнился на всю жизнь. Сейчас я его вновь перенёс, вновь прочувствовал, и всё это благодаря тебе, мой добрый читатель, подтолкнувший меня на эти воспоминания.

Спасибо тебе!

Сказать, что жизнь в заброшенном на край света гарнизоне была дикой — это не сказать ничего.

Жизнь здесь как бы подразделялась на две жизни: жизнь лётная и жизнь гарнизонная.

Жизнь лётная была на современном для тех времён уровне: передовая техника, новейшая и секретная, со своими особенностями и сложностями, с высоким для тех времён уровнем, требующим от человека высокого интеллекта, профессионализма и даже мастерства.

Сложные условия эксплуатации матчасти, требующие не только высокого уровня знаний, но и умения, находчивости, желания и преданности своему делу, опасная и рискованная работа, особенно для лётного состава: аварии и катастрофы в авиации того времени были далеко не редкостью.

Таким образом, вырисовывается человек, который должен иметь высший рейтинг и, соответственно, высокий социальный уровень, высокое положение в обществе со всеми вытекающими последствиями.

В гарнизоне, расположенном в центре, вблизи Москвы, в котором я проходил службу до назначения на Сахалин, так оно и было: лётчик и его семья опекались всеми способами, всё было направлено на создание условий для того, чтобы быт гарнизонный не мешал лётному составу отдавать себя полностью лётной работе; лётчик и его семья находились как бы в тепличных условиях: деньги есть, квартира предоставляется лётчику в первую очередь, его кормят по-ресторанному, одевают и обувают в лучшее, что есть, и даже больше этого.