Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

И я, и комиссар Климов, и адъютант Ратов, и наша «партийная совесть» — Мостовой — все мы радовались от души, когда вечерами все чаще и чаще около штабной хаты усачи-ворчуны, бросив спички прямо на песок, с пеной у рта доказывали каждый свою правоту.

Быть может, я очень подробно описываю то, с каким трудом нам приходилось постигать все премудрости кавалерийской науки, но я не ошибусь, если скажу, что так же обстояло дело и у прочих политработников, которых партия выдвинула в командиры.

На занятиях по езде и вольтижировке затмевал всех кубанский казак Храмков, но и он поражался искусству степного наездника уральца Ротарева. Смуглый всадник с немного раскосыми черными глазами и выдающимися скулами, легко игравший трехметровой пикой, казался витязем, пришедшим в наши ряды из тьмы веков. И темно-гнедая, живая, словно налитая ртутью Бабочка была ему под стать.

— Настоящий Георгий-победоносец, — восхищался уральцем Храмков.

— А ты нашу уральскую песенку про великомученика Егория слышал?

— Нет, не приходилось, — ответил кубанец.

Ротарев, лукаво сощурив монгольские глаза, запел высоким тенором:

Сам Егорий во бое,

Сидит на белом он коне,

Держит в руце копие.

Тычет змию в ж...е!

Параня Мазур — «законная хозяйка» толоки, как всегда с интересом наблюдавшая за командирскими занятиями, услышав конец «уральской» песенки, со словами: «Тьфу на вас, пакостники» — повернулась и направилась к лозняку, в гуще которого копошились ее чернорылые питомцы.

Из Ивчи, где полк провел большую работу по изъятию дезертиров и оружия, нас перевели к северу от Хмельника, в большое и красивое село Пустовойты.

В один из жарких июньских дней с юга, со стороны Хмельникской дороги, донеслась песня:

— Ой на, ой на гор!

Та и женцi жнуть,

А попiд горою, яром зеленою,

Козаки йдуть...

Накануне начдив оповестил нас о предстоящем прибытии пополнения — полка полтавских незаможников. Весь наш штаб высыпал на крыльцо. Повернув головой на Пустовойты, по широкому чумацкому тракту в клубах густой пыли шла, не обрывая песни, кавалерийская колонна.

Вновь прибывшая часть состояла всего из трех эскадронов. Ее бойцы, ставшие под красное знамя по кличу партии «Незаможник, на коня!», получили боевую закалку в борьбе с бандой атамана Левченко. Когда кавалеристы, спешившись, окружили нас плотным кольцом, мне показалось, что я вновь очутился среди близких мне товарищей 6-го червонно-казачьего полка.

Царев — врид комполка — представил командиров эскадронов и взводов: Гутик, Фортунатов, Кикоть, Перепелица, Гусятников, Кудря, Полтавец, Максименко.

По специальности связист, Максименко [24] Генерал-лейтенант П. Н. Максименко и сейчас служит в Советской Армии. возглавил наш взвод связи. Немного застенчивый, но полный энергии, он сколотил в полку коллектив самодеятельности и интересными постановками сделал много для культурного роста бойцов.

С новичками прибыл, привезя мне привет от старушки матери, и мой земляк, сын железнодорожного мастера Саленко, участник наших детских игр. Командуя в полку незаможников хозэскадроном, он и у нас остался на этой должности.

Наши старые бойцы, сбежавшись со всех улиц Пустовойтов, окружили полтавчан, знакомились с ними.

Возвышаясь на целую голову над любопытными слушателями, что-то рассказывал им богатырского сложения чернобровый кавалерист. Малютка — Ваня Шмидт, с шашкой, болтавшейся по земле, задрав голову, с широко раскрытым ртом слушал великана. До моих ушей донеслись слова:

— Как мы всей дивизией запели нашему генералу Лохвицкому: «Allons, enfants de la patrie», то есть «Вперед, дети Отчизны», он и сомлел. Кричит на весь плац: «Складайте до кучи оружие, а нет — сморю всю бригаду голодом».

— Кто он, этот товарищ? — спросил я командира вновь прибывшей части.

— Это наш дижонский ухажер Макс — Максим Запорожец. Славный рубака! — ответил Сергей Павлович Царев.

Протиснувшись сквозь толпу слушателей, я спросил новичка:

— Вы были под Реймсом?

— Да, я лякуртинец [25] Солдаты русского экспедиционного корпуса, посланные царем во Францию, в 1917 году отказались сражаться за интересы буржуазии. Распоряжением маршала Фоша русских солдат сняли с позиций и загнали за колючую проволоку лагеря Лякуртин. , — браво ответил боец. — Был и под Реймсом, дрался под Шалоном.

— И как вам удалось выбраться домой?

— Не спрашивайте! — сверкнул глазами рассказчик. — Есть песня про запорожца, который попал за Дунай, а этот Запорожец, — он ткнул себя в грудь, — угодил аж за моря-океаны, и там не пропал. Вернулся до своей хаты.

— Вы, дядя, расскажите все по порядку! — попросил Ваня Шмидт.

Со всех сторон зашумели:

— Ну, раз Малютка просит, выкладывай, казак, свои приключения.

— Ну что ж? Я буду выкладывать, вы слухайте. Поначалу французы держались за нас крепко, потому как известно: француз — он боек, а наш брат стоек. Потом дознались мы, что у вас революция, и сказали: шабаш. А Фош — это самый главный ихний генерал — взял да и погнал нашу бригаду в Лякуртин. Целый месяц чесали мы пешака из-под самого Реймса до нового места. В Лякуртине Лохвицкий назначил парад и дал строгий приказ: выходить без оружия. А наш председатель комитета Глоба сказал: «Non, mon general, пойдем при полном оружии». Нам сразу и урезали паек. А мы оружия все же не сдали. Тогда наш лагерь окружили зуавы и сенегальцы. Эти кругом черные. Лохвицкий предъявил ультиматум, а Глоба его не принимает. Десять раз генерал требовал сдать оружие, десять раз мы отказывались. А тут понаехали наши крестные с передачей. Это, когда наши солдаты защищали Париж, стали они получать письма и подарки от француженок. У каждого из нас была крестная, по-ихнему — маррэн, а некоторым удалось иметь и по две. Как подходит солдату отпуск, знает, где его ждут. Так вот подвалило к Лякуртину несколько сот этих самых французских маррэнок. Требуют свидания. А Лохвицкий сказал: «Пущу, только нехай ваши бунтовщики посдадут оружие». А нам Глоба напомнил солдатскую песню: «Наши жены — ружья заряжены». И через это обратно дали Лохвицкому отказ. А тогда пошла война. Били по нас из крепостных и полевых орудий, косили нас пулеметами, а жрать стало нечего. Что было в артели, все свертели. Дошли до того, что конской требухой питались. Ну и не устояли мы, хоть отбивались крепко. А когда не выдержали. Лохвицкий пострелял комитетчиков, а нас, лякуртинцев, всех в Африку, копать для буржуев руду. Там мы обратно выбрали тайный комитет. Вот пришли к нам в бараки офицеры записывать охотников до Деникина. Комитет приказал: «Записывайтесь все до одного». Мы так и сделали. Сразу же нам дали солдатский паек, оружие, одели нас и повезли морем в Одессу. А там мы всем гамузом передались красным. Вот так, товарищи, и попали мы до дому.