Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

— Давно пора. Через эту военную обмундировку и я себя понимаю настоящим джигитом. На что Кружилин природный Казак, а какая на ем амуниция? Не амуниция, а ерундиция. Не то кооперация, не то землемер. Вот сотник Ротарев явились к нам с лампасами, и по одному его слову я готов, и в огонь и в воду. Скажу вам от чистого сердца, товарищ комполка, наш брат, казак, с молоком матери насмоктался покорности дисциплине. А какая там может быть дисциплина, ежели твое начальство и на командира не схожее? Наш брат привычный, чтоб командирская видимость стебала его по глазам. Вы скажете, соскучился Семивзоров по старому режиму? Ничуть не бывало! Я располагаю так: покрасовались господа в суконных мундирах, а теперь можно и нашему брату — трудящему в них покрасоваться. Во! Форма — это хундамент всего войска.

...Выслушав сообщение Семивзорова о прибытии комиссии, сделанное им, очевидно, не по чьему-либо приказу, а по собственному почину, я его спросил:

— А как с побывкой? Может, поедем?

— Ни в какую, товарищ комполка. Я сказал: Семивзорову пока нет ходу на Дон. Ему еще тут работенка предвидится. — Казак, закинув голову, широко раздул ноздри, грозно сверкнул единственным глазом. — Мой прожектор кое-что распознает в тумане, а нос чует пороховой дух. Не гоните, товарищ комполка, Семивзорова. Он еще сгодится! В таком полку, — казак посмотрел вдаль, где сотни под командой Царева, вытягиваясь из развернутого фронта, строили в клубах густой пыли линию колонн, — послужить и мне лестно. А вот и они едут... — сказал казак, ткнув плеткой в сторону села.

Подымая розовое облако пыли, к учебному плацу на широкой рыси приближалась кавалькада всадников.

Раскинувшиеся на огромном пространстве взводы и сотни по команде «Строй фронт» стали стекаться к сборному месту.

И вот в поле, влево от знамени и трубачей, построилась в две линии живая стена всадников, а за ними — изгородь боевых тачанок. По команде «Направо равняйсь» сотни папах, украшенных алыми верхами, повернулись в одну сторону.

Гудит рой приглушенных голосов. Слышно нетерпеливое шипение комвзвода Будника: «Куда же ты прешься, бисов сын?». А «бисову сыну» Олексе Захаренко никак не управиться с Гусариком. Этого норовистого жеребца Олекса, услышав призыв «Незаможник, на коня!», украл у собственного деда и на нем явился в красную конницу.

Поднялась, закружилась удушливая пыль. Нетерпеливо зафыркали кони.

По команде «Смирно» замерли всадники. Впереди шеренг, как каменные изваяния, застыли двадцать командиров сабельных взводов; в нескольких метрах от них, возглавляя строй, на лучших конях полка — пять командиров сабельных сотен. Весело блестят из-под папах молодые глаза моих земляков, нет тоски на лицах кубанцев, любопытством светятся зрачки башкир, по-серьезному, как всегда, приготовились к встрече латыши. Наступила какая-то радостная, торжественная тишина. Все замерло вокруг, и лишь, словно куда-то торопясь, трепещут яркие флюгера на казачьих пиках.

Снова раздались отрывистые слова команд, трубачи заиграли старинный «Егерский марш», начались приветствия, после чего полк, получив разрешение спешиться, устроил перекур.

Пока мы были «жменькой», у нас в поселке, на сахарном заводе, не появлялась ни одна посторонняя душа. Но вот в Пустовойтах уже каждый день кто-нибудь осчастливливал нас своим посещением. Всякие комиссии, поверки, инспекции то штаба дивизии — из Хмельника, то штаба корпуса — из Винницы, то штаба округа — из Киева. И больше всего они интересовались хозяйственным состоянием части. Но эта, прибывшая из Харькова, от Фрунзе, явилась, как сказал Семивзоров, для «строгой поверки».

Вместе с начдивом приближался к нам высокий молодцеватый старик в красных гусарских штанах и в потертом офицерском френче-кителе с четырьмя огромными накладными карманами. На его ногах блестели старорежимные сапоги с лаковыми голенищами.

— Инспектор кавалерии штаба войск Украины и Крыма, — представил старика начдив.

— Цуриков! — назвался инспектор, снимая перчатку.

Афанасий Андреевич Цуриков, закончив Николаевскую академию, еще в 1896 году получил в командование 51-й драгунский Черниговский полк. Воевал с турками, с японцами. Во время мировой войны командовал 10-й армией. Одним из первых царских генералов перешел на службу в Красную Армию. Вначале возглавил инспекцию кавалерии в Москве, а после этого был переведен в Харьков.

...Полк, носясь по полю ярким разномастным клином, без шуму и суеты четко совершал перестроения. Он то развертывался в грозный вал, готовый обрушиться на врага всей тяжестью конских тел, ударом клинков и пик, то свертывал раскиданный на огромном пространстве реденький строй казачьей лавы в компактный кулак.

Слышно лишь глухое гудение земли и шорох стерни под тысячами конских копыт. И вдруг зазвенел широкий простор. Казаки с криками «ура» ринулись в атаку, с трудом сдерживая разгоряченных коней у заросшей будяками межи, за которой, те прерывая работы, трудились косари.

На этих же широких полях, теперь залитых золотом поспевшего овса, подминая под себя щедрые дары тучной земли и стаптывая обильные плоды человеческих рук, в 1918 году развертывались полчища австро-германских интервентов. В 1919 году носились по ним разбойничьи курени петлюровского воинства, а в 1920 году, призванные Петлюрой, огнем и мечом прошлись по ним голубые легионы Пилсудского. И все же нет той силы в мире, которая могла бы нарушить вековечную связь хлебопашца с кормилицей землей. Теперь на тех же самых полях, где недавно еще кипели кровопролитные бои и почва которых была обильно удобрена своей и вражеской кровью, трудились мирные люди. Блестели на солнце острые и певучие косы, и вместо злобного ворчания пулеметов слышалось веселое стрекотание жнеек и самоскидок, передвигаемых сытыми конями из наших хозяйственных упряжек, звенела веселая песня неутомимых жнецов. И если в прежние годы ими владела мысль побольше свалить на этой земле иноземных захватчиков, то теперь они думали лишь об одном — побольше бы свалить за день хлеба.

Но вот после целого ряда перестроений полку разрешили передохнуть. Цуриков благодарил людей:

— Спасибо, и еще раз спасибо. Ничуть не хуже Дудергофа! Такой полчок и самому царю показал бы. Не правда ли, господа? — спросил он своих спутников (старый генерал еще часто вместо «товарищи» говорил «господа»).

Мне хотелось тогда, чтобы похвалу инспектора услышали мои учителя Упырь, Попов, Микулин, Федоренко. А что сказали бы чванливый Соседов и мой поручитель Котовский?

Похвала инспектора и шумное ликование бойцов подбодрили нас, командиров. Мы решили сверх программы показать казачье учение. Шмидт заверял, что оно произведет впечатление на такого крупного знатока кавалерийского дела, каким был Цуриков.