Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

Волынский отряд. Начальник — генерал-хорунжий Янченко. При нем ПП штаб и аппарат гражданского управления. Численность — 900 старшин и казаков. Начинает вооруженные действия 4 ноября.

В случае успеха должны быть готовы к переброске и остальные дивизии армии УНР.

Пане головной атаман! Я, все старшины и казаки, выступая на Украину, перед воротами родного края шлем вам свой привет, с твердой верой, что скоро увидимся на земле наших предков.

Генерал-хорунжий Тютюнник.

Пом. по военной части генштаба полковник Отмарштейн» [42] Позже Отмарштейн был убит в Польше агентами Чеботарева, охотившимися за документами, которые могли скомпрометировать головного атамана. .

Юрко Тютюнник, пресмыкаясь перед головным атаманом, полагал, что заключительные слова верноподданнического адреса золотыми литерами будут выбиты благодарной Украиной на мраморе храма Софии. Но земля предков отвергла тех, кто, поднявшись против трудового народа, продавал ее иноземцам.

...В бору под Матрунками как раз шла заготовка леса. Жалкие остатки разгромленного отряда Палия, сбросив с себя папахи и полученные из цейхгаузов Пилсудского рваные мундиры, вмиг преобразились в лесорубов. Но сами же крестьяне-лесозаготовители разоблачили их.

На поляну, где комиссар полка Климов рассматривал найденные среди дел палиевского штаба пустые грамоты кавалерам «залiзного хреста», всадники первой сотни сгоняли в кучу новоявленных лесорубов.

У одной из поленниц, прислонившись к ней спиной, стоял, с черными усиками на белом строгом лице, высокий, плечистый человек лет тридцати. Его широкую грудь обтягивала егерская рубашка, заправленная в офицерские шаровары. У ног гайдамацкого командира, прямо на земле, сидел грузный верзила. Переобуваясь, он поднял серые выпуклые глаза. Заметив комвзвода Будника, обратился к нему:

— Запорошите, командир, хотя бы на одну цигарку... — Поднявшись на ноги, стал выворачивать карманы. — Вот только подошел до полного расчета, а в кишенях ни порошинки табаку...

— Эх ты, пан бунчужный, — с горькой усмешкой посмотрел на него гайдамак с черными усиками. — В Гусятине все шумел: «Мы тютюнниковцы!», а сам без тютюна...

— Да, пан сотник, без тютюна, — ответил верзила. — И обратно же, я без нашивок сотника, а вы без нашивок полковника. Помните, что обещал нам в Копычинцах пан полковник Палий? Но это полбеды, пан сотник, — продолжал пленный, — хуже то, что мы украинцы, а без Украины. Вот и получили, — он посмотрел рассеянно на подъехавшего к нему Будника, — и ставок, и млынок, и вишневенький садок...

Гайдамацкий сотник безнадежно махнул рукой:

— Кто мелко плавает, у того спину видно...

Будник, высыпав на протянутую ладонь щепотку табаку, сердито ответил:

— Больше тебе и не понадобится.

Рука бунчужного вздрогнула. Зажав в одной руке махорку, другой схватился за живот. Умоляюще взглянул на Будника:

— Дозвольте... в кусты... на минуту...

— Что? Медвежья хвороба напала? Иди, только враз вертайся!

Петлюровский сотник, ежась от холода, стараясь сохранить независимый тон, попросил Будника:

— Вон там, недалеко, за другой поленницей, мой мундир... Позвольте взять...

Взводный ответил сквозь зубы:

— Не тратьте, куме, силу, опускайтесь на дно, — и, повернувшись ко мне, добавил: — Разрешите, я его посеку за нашего Запорожца.

Но бой кончился. То, что делалось в горячке схватки, нельзя было позволить сейчас, когда банда была разгромлена.

— Иди, шкура, бери свой мундир, — зло бросил Будник.

Гайдамацкий сотник с презрением посмотрел на взводного. Схватился за шаровары. Подтянул их. Запустил руку в карман. Вытащил браунинг.

Мы с Будником только и успели крикнуть в один голос: «Стой!» Гайдамак, выстрелив себе в голову, повалился на штабель. Затем стал медленно клониться и, не удержавшись на скрещенных ногах, упал навзничь.

Вынырнув из-за сосны, с санитарной сумкой на боку, одетый в голубую французскую шинель, появился какой-то косолапый петлюровец.

— Эй ты, помощник смерти, — окликнул его сотник Васильев, — ступай до пленных. Там их куча.

— Я есть персона неприкосновенная, — высокомерно ответил пленный. — Я есть медицина!

— Ну, раз медицина — осмотри человека. Только, я думаю, ты уж ему ничем не пособишь!

«Медицина», пощупав пульс самоубийцы, заявила авторитетно:

— Finita!

— Коли «финита», значит, конец, — обратился к бандиту в голубой шинели Силиндрик. — Конец сотнику и конец вашей медицинской миссии. Ступай, бунчужный, к пленным!

— Я есть человек неприкосновенный. Я есть лекарь, паи то разуме, матка бозка? — артачился чванливо палиевец. — Я есть подданный иноземный!

— Кровь шляхетская, мундир французский, присяга петлюровская! — зло усмехнулся Климов. — Как звать?

— Я есть Шлопак, пан Георгий Шлопак!

— Как попал к Палию?

— Пан поручик Шолин велел, я пошел.

— Вот тебя-то нам и надо! — отрезал комиссар и велел Васильеву взять пана лекаря под особую охрану.

— У, пся крев! — зашипела «медицина», злобно посмотрев на казаков конвоя.

Цвынтарь уже обжился в полку, даже немного повеселел, когда понял, что жизнь его вне опасности. Зная о том, что ему придется дать полную исповедь перед народом, долго заблуждавшийся паренек с хутора «Шкурки», оставленный нами на свободе, боялся шагу ступить от патронной двуколки, на которой передвигался вместе с полком. Сейчас, следуя за Очеретом, он появился на полянке, где наши сотни устроили короткий привал. Наткнувшись среди поленниц на самоубийцу, воскликнул:

— Та то же пан Масловец, адъютант самого Палия... Только у них самих штаны вон с тем красным кирсетом.

Очерет заметил бунчужного, подтягивавшего кожаные брюки после приступа медвежьей болезни. Сверля верзилу глазами, схватил его за грудки. Прохрипел бандиту в лицо:

— Кажи, сукин сын, лесоруб, штаны Мазуровского?

— Какого Мазуровского? — Диверсант попятился.

— Комиссара Мазуровского... Того, что вы зарубили в Старой Гуте...

— Я не рубав, ей-бо, не рубав... Я только за руку держал...

И вдруг раздался голос Цвынтаря:

— Ну и брешешь, бунчужный Чума! А в Калише кто служил лагерь-полицейским? Кто лупцевал палкой нашего брата? А мне от кого попало? Тоже скажешь, только за руку держал?

Очерет сделал шаг назад. Стремительно вытащил клинок. Свистнув, блеснула сталь.

— Жил собакой, околевай псом! — крикнул каховчанин.

Мостовой, взглянув с коня на срубленного, бросил:

— Виноватого кровь — вода, а невинного — беда!

Вскоре стали приносить из кустов голубые мундиры. На одном из них висел петлюровский «железный крест».

— Вот это и есть одежа пана сотника Масловца, — сказал Цвынтарь, заметив орден. Из кармана мундира при его передаче из рук в руки — всех заинтересовала петлюровская боевая награда — выпали блокнот и сложенная гармошкой карта-десятиверстка. Этот оперативный документ, расчерченный цветными карандашами, представлял большую ценность. Наши штабные писаря, следовавшие в обозе, готовили для отправки в Хмельник захваченные в штабе Палия документы и папки. Карта-десятиверстка тоже попала в пакет, адресованный начдиву Шмидту.