Иван Куц - Годы в седле

На суде Зайцев признал себя во всем виновным. ЦИК Туркестана счел возможным смягчить приговор: расстрел был заменен десятью годами заключения. За эту гуманность позднее пришлось расплачиваться кровью. Зайцев не раскаялся. Он бежал из тюрьмы и немало навредил нам, организуя заговоры и басмаческие налеты.

17 февраля 1918 года наш отряд двинулся из Самарканда в Ферганскую долину, чтобы помочь трудящимся этой области [2] В 1886 году территория Туркестанского края была разбита, на пять областей. в ликвидации скопившихся там контрреволюционных сил.

В Ургенчи, неподалеку от Коканда, эшелон застрял. Мы прикрывали работу восстановителей на разрушенном врагом участке пути. А еще на перегон впереди, у станции Пап, находилась наша караульная команда. Она охраняла железнодорожный мост через Сыр-Дарью. Туда же В. С. Гуща направил и взвод конных разведчиков под командой Танкушича.

Выступили мы вечером. В долине, как в трубе, гудел холодный ветер. Дождь то моросил лениво, то вдруг принимался щедро поливать и без того разбухшую землю. Кони скользили по грязи, спотыкались. Только на рассвете, когда до места назначения оставалось не более десяти верст, потоки воды, хлеставшие сверху, внезапно иссякли и выглянуло солнышко. Воздух стал таким прозрачным, что далекие горы казались совсем рядом: переправься через Сыр-Дарью — и вот они.

Местность была безлюдной. Никого на дорогах, ни души на полях, пусто на улицах кишлаков. Мы догадывались, что людей удерживала под крышами отнюдь не слякоть на дорогах. От проводника узнали, что местное население настроено против «автономистов», но оно еще не знает, как поведут себя красногвардейцы. Потому, видно, и считает за лучшее не попадаться на глаза ни тем ни другим.

В небольшом селении сделали привал. Надо было накормить лошадей. Проголодались и люди.

Продукты для нас и ячмень для лошадей собрал по дворам аксакал — сельский староста. Жена и дочь его сварили густую похлебку-шурпу, вскипятили чай. После сытной еды кое-кто начал клевать носом. И вдруг команда:

— По коням!

Подождав, пока все соберутся на середине двора, Танкушич объявил:

— Замечен разъезд противника. Направляется сюда. Впереди трое дозорных. Их пропустить. Остальных атакуем в конном строю.

Три вражеских всадника беспечно протрусили мимо нас, не обнаружив засады. Когда они удалились на почтительное расстояние, мы выехали за ворота, развернулись и понеслись навстречу «автономистам». Те, видно, не ожидали нападения. Сгрудившись, потоптались на месте, потом пустились наутек.

Федоров повел наше звено левее дороги. Выгон и клеверные поля, не столь вязкие, как проселок, позволяли скакать карьером. Заметив, что их обходят, неприятельские конники свернули вправо, но там была пашня. Габриш на своем сильном и резвом жеребце первым настиг рослого «автономиста». Блеснул клинок. Уверенный в силе и точности удара, венгр даже не оглянулся, а устремился к очередной жертве. Ею был, по-видимому, офицер, потому что на выручку ему бросилось сразу четверо. В свою очередь Кахаров и Асадов поспешили на помощь Габришу. Кахаров, не научившийся еще действовать клинком, наскочил на противника сбоку и размозжил ему череп прикладом винтовки. Однако и сам вылетел из седла.

Габриш, ранив пытавшегося преградить ему дорогу кавалериста, продолжал преследовать офицера. Тот безуспешно отстреливался из маузера. Но когда венгр уже занес саблю для удара, пуля угодила-таки в плечо ему. Габриша бережно сняли с коня, перевязали.

А тем временем Федоров настиг лошадь с вьюком. Вьюковожатый, видя бесполезность сопротивления, бросил винтовку.

Двух неприятельских конников срубил Танкушич. Третьего из винтовки свалил Шишкин. Еще одного сразил Пархоменко.

Но и у нас были потери. Мы лишились Ашурова. Он по приказанию Федорова тащил за собой отбитую у противника вьючную лошадь. Кладь начала сползать. Ашуров решил поправить ковровые переметные сумы. Пока возился с веревками, отстал. Из кишлака выскочили трое конных. Это был тот самый дозор, который мы пропустили.

Ашуров не растерялся. Вскинув винтовку, выстрелил раз, другой. В кого-то попал, но и сам получил пулю в живот. Скорчился от нестерпимой боли, упал.

Мы поспешили на выстрелы. Ашуров еле дышал. В животе зияла огромная рваная рана. Специально надпиленная пуля разворотила внутренности и застряла в позвоночнике. Ашурова перевязали, но везти не решились. Вскоре он умер.

Осмотрели вьюк, из-за которого погиб наш боевой товарищ. Там оказался динамит. Сомнений не оставалось: «автономисты» собирались взорвать мост. Это подтвердили и пленные.

На станцию Пап мы прибыли, когда там уже собрался весь наш отряд.

Бойцы высыпали из вагонов. Нас поздравляли с победой, с интересом рассматривали трофеи и пленных.

Выслушав подробный доклад Танкушича, командир и комиссар отряда объявили разведчикам благодарность.

Раненого Габриша хотели той же ночью отправить с попутным поездом в ташкентский госпиталь. Но венгр наотрез отказался. Заявил, что рана пустяковая, кость цела, быстро заживет. Его оставили в отрядном лазарете...

А «Кокандская автономия» трещала по всем швам. Ее «премьер» Чокаев и «главком» полковник Чанышев предпочитали не ввязываться в крупные бои с красногвардейскими отрядами. Тогда наиболее реакционные элементы, добивавшиеся решительных действий, организовали «правительственный переворот». У власти стал некий Иргаш, вожак крупной разбойничьей банды, в прошлом уголовный преступник, бежавший с царской каторги. За спиной Иргаша стояла Улема — самая мрачная из мусульманских партий. Улемисты ставили целью возврат к феодальному средневековью. Иргаша пытались объявить ханом, но из этого ничего не вышло.

Разбитые под Кокандом, банды Иргаша метались по Ферганской долине. С помощью сельских пролетариев красногвардейские отряды постепенно вылавливали их. Немногие из уцелевших главарей «Кокандской автономии» либо бежали в Бухару, либо ушли в подполье.

Полковника Чанышева удалось схватить. Он попытался бежать из-под стражи и был убит.

К обеду 27 февраля наш отряд возвратился из Ферганской долины в Самарканд. Эшелон загнали на запасный путь. Паровозы ушли в депо. Теплушки опустели. Лишь на орудийных и пулеметных платформах маячили фигуры часовых.

Передышка...

Меня отпустили домой с ночевкой. Торопливо шагаю по перрону. Вдруг слышу:

— Куц, постой-ка!

Это телеграфист Носков. Он протягивает через решетку окна листок, поясняет:

— Звонили из обкома. Чечевичкин велел разыскать тебя и передать, чтоб завтра в десять был у него.