Иван Толмачев - В степях донских

Когда Моторкин настиг казака, все напрягли зрение: вот сейчас решится чья-то судьба. Между тем Иван вел себя как-то странно: то пускал свою лошадь рядом с противником, то заскакивал ему наперед, грозно размахивая шашкой.

Вдруг беглец изловчился и, бросив коня резко влево, помчался во весь дух в сторону ускакавших однополчан.

— Уйдет, черт его подери, — сожалели красноармейцы.

— Ничего, не уйдет. У Ивана сказ короткий, — успокаивали другие.

— Подмочь бы надо, — предлагали третьи.

Но Моторкин справился сам. Нагнав коварного казака, взмахнул шашкой. Тот хотел защититься рукой, но страшный удар молниеносно срезал ее по локоть. В следующее мгновение красноармеец схватил противника обеими руками и легко, словно куль соломы, бросил себе в седло.

Злой, дрожащий, подскакал к товарищам, невидящими глазами нашел того, что был захвачен раненым, и толкнул к нему пойманного.

Их обступили со всех сторон. На взмыленном коне подскочил командир эскадрона Чумаков. Разгоряченный боем, недовольно крикнул:

— Чего ты с ними нянчишься, комвзвод? Зарубил бы в честном бою и делу конец.

Чумакова поддержали другие:

— Правильно!

— Собакам собачья смерть!

Моторкин поднял голову. На лице — ни кровинки, густые черные брови сведены в грозную дугу.

— Это, братцы... мои сыновья, — прошептал он тихо побелевшими губами и, закрыв лицо рукавом, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь.

Да, на земле лежали сыновья нашего товарища по оружию, знаменитого на весь полк рубаки. Он и его младший сын Иван пошли добровольцами в Красную Армию, а два старших махнули к Мамонтову.

Что пережил после этого отец, известно только ему да темной ночи. Снедаемый стыдом, злостью на себя, Иван частенько уезжал в степь, наедине думал о случившемся. И всякий раз давал себе слово: «Только бы помогла судьба свидеться... уж я покажу змеенышам кузькину мать!»

И вот, когда отец, казалось, потерял надежду встретить сыновей, судьба свела его с родными чадами, да еще как свела! В этом памятном бою на него насели четверо. Отбиваясь, он краем глаза заметил в кипящем водовороте подозрительно знакомую фигуру. Заметил или сердцем отца почуял близость родной крови? Этого старый Моторкин так и не мог после вспомнить. Только тогда словно кто плетью ударил его по лицу и бросил коня в гущу завязавшегося поединка. А опознав — растерялся: как поступить? Страшная обида застлала глаза туманом. В порыве ярости поднялся на стременах, готовясь к удару, вдруг увидел, как задетый клинком, падает с коня его старший сын Никифор, а Петр кинулся наутек. Ничего не соображая, Моторкин приказал не стрелять в него.

Крикнул и через полминуты пожалел об этом — Петр мчался вдаль, бросая на него злые, хищные взгляды. Поравнявшись, отец увидел, как блеснул в руке сына клинок.

Тут и пожалел отец, что не зарубил Петра в схватке, а когда тот, ухитрившись, бросил коня в сторону, чтобы уйти, Ивана охватил приступ дикой ярости.

— Ах, ты так, — процедил он сквозь зубы, — ну тогда получай! — и рубанул сына по поднятой руке.

Только два месяца спустя, когда уже сыновья выписывались из госпиталя, Моторкин сам попросил Лысенко взять их в полк, в эскадрон Чумакова.

В кровавых боях Петр и Никифор искупили свою вину — сражались храбро, доблестно в рядах Красной Армии и заслужили прощение не только отца, но и всех товарищей. Живы они и сейчас. Строят вместе, всей семьей Моторкиных, новую жизнь, за которую пролили столько крови, прошли столько тернистых дорог.

20 августа 1918 г. отряды Данилова и Косолапова заняли поселки Орловку, Мечетку, Рынок. Их успех послужил сигналом к общему наступлению войск северного участка Царицынского фронта.

Морозовско-Донецкая и 1-я Коммунистическая дивизии, рабочие отряды завода «Грузолес» гнали Мамонтова в направлении Басаргино — Карповка, захватывая пленных, пулеметы и винтовки.

23 августа войска центрального участка также переходят в наступление. Через несколько дней они овладели станцией Карповка. В это же время части северного участка выбили неприятеля из Котлубани. Как потом стало известно, здесь белогвардейцы даже бросили канцелярию штаба Мамонтова.

Затрещала белоказачья армия. Сотни, тысячи казаков — иногда целыми полками — стали сдаваться в плен. В районе хутора Вертячего казаки передали красноармейцам 12 пулеметов, 2500 винтовок, сотни тысяч патронов, а также гурт скота в 5 тысяч голов. По этому поводу пленные шутили: «Поедим мясца хоть у большевиков, а не то атаман Краснов все равно отправит Вильгельму нашу скотинку».

Неудержимо продвигаясь вперед, защитники Царицына вышли к Дону.

Враг, однако, не мог примириться с поражением. Красновцы силой ставили под ружье казаков, а с теми, которые отказывались идти в армию, жестоко расправлялись.

Во время боев у хутора Демкина бойцы 1-го Донецкого полка оказались в окружении. Кончились патроны, а белоказаки бросались в атаки. Красноармейцы, изнывая от жажды, рассыпались по улицам, залегли под плетнями и вели редкий огонь. Противник усилил нажим; еще пять — десять минут, и люди могут погибнуть в неравной борьбе.

Но вдруг в конце одной из улиц выросли две всадницы, увешанные мешками. Издали крикнули:

— Товарищи, берите патроны!

Боеприпасы привезли казачки с хутора Ложки Полякова и Юдина. Подъехав к бойцам, женщины распределили патроны и со слезами на глазах поведали о страшной участи своих мужей.

— Пришли они с фронта, — рассказывала казачка Полякова, — на побывку. Не успели отдохнуть, вызывает их атаман и приказывает немедленно отбыть под Царицын. Казаки отказались. Тогда к ним явился офицер Марков и спросил: «Желаете вернуться в свои части?» Мужья повторили отказ. Так прямо и сказали: «Нам, мол, нечего делить с большевиками». Тогда Марков вынул револьвер и пристрелил моего мужа в доме, при детях. Юдин и его товарищи бросились на защиту. Офицер изрубил их шашкой.

Выслушав рассказ, бойцы с новой силой обрушились на белогвардейцев и выбили их из хутора. Среди пленных казаков оказался и палач Марков. Не успел конвоир опомниться, как разъяренные, потерявшие рассудок женщины набросились на офицера, буквально растерзали его.

Желая во что бы то ни стало заставить казаков воевать против Советской власти, генерал Краснов приказал сурово наказывать их за уклонение от службы в белой армии. Таких лишали казачьего звания, выселяли с территории Дона, секли публично нагайками на площадях, бросали в тюрьмы. А семьи красноармейцев отдавались на самосуд местных изуверов-бородачей. У казака командира краснопартизанского отряда Парамона Куркина они сожгли дом, разграбили имущество, а жену били шомполами и коваными сапогами, потом бросили в подводу и отправили в Нижне-Чирскую тюрьму.