Пётр Киле - Дневник дерзаний и тревог

Все это видеть и слышать – впору впасть в отчаяние. Единственной формой противостоять распаду и развалу вокруг я мог избрать то же дело, чем жил до сих пор. Только ощутив себя у бездны на краю, я все глубже уходил сквозь всю толщу мировой культуры к самым первоистокам.

Я снова занялся изучением эстетической мысли, начиная, разумеется, с античности, когда, как известно, никакой эстетики не было, хотя бы потому, что античная философия сама и есть эстетика, значение которой, с выделением ее в XVIII веке в отдельную дисциплину, лишь сузилось, то есть эстетику сделали столь же нормативной, как этику, с чем вовсе оторвав их от жизни.

С тех пор понятие эстетического кажется чем-то сугубо теоретическим или элитарным, а сфера человеческого, духовного характеризуется именно как сфера морального, религиозного. Античность не знала такого разрыва, эстетическое заключало в себе и понятия морали, как и законы государства и природы. Но рефлексия, появление которой связано с именем Сократа, впервые создала ту особую ситуацию, какая, к нашему несчастью, не единожды повторилась в истории России за последние два столетия.

Судьба Сократа известна; но менее известно, что она напрямую связана с разрушением Афинского государства, с трагедией Греции. Всеобщее, чисто эстетическое (мифологическое) и вместе с тем полисное (коллективистское) миросозерцание греков дало трещину, индивид обратился внутрь себя в поисках собственных целей и истин, что пришло в противоречие с установлениями, на которых зиждилось государство. Рефлексия – это и наука, и моральность; как наука она еще обеспечивала длительное и величественное развитие античной философии, но как моральность отразилась самым пагубным образом и на судьбе Сократа, и на судьбе Афинского государства, разумеется, не без воздействия внешних сил.

Гегель прямо говорит о разъедающей основы государства моральности, что позже, в более грандиозных масштабах, повторилось в падении Римской империи, ознаменованном зарождением и распространением христианства, разумеется, опять-таки не без воздействия внешних сил.

Моральная рефлексия, в которой люди искали спасения, разъедала основы государства, и оно погибало под ударами внешних сил. Ситуация, не правда ли, сходная с той, в какой мы оказались к концу XX века?

Похоже, просматривается некая общая тенденция в развитии цивилизаций и их гибели. Два типа миросозерцания, сменяя друг друга, либо в особом переплетеньи, определяют ход истории. Это эстетизм и морализм, несущие на себе также печать коллективизма или индивидуализма, поскольку личность противопоставляет себя обществу либо стремится к единению с ним. Такой взгляд на явления истории и культуры может оказаться более плодотворным, чем сугубо моральная, крайне политизированная переоценка ценностей, чем занято наше общество сегодня, достигая лишь обратного эффекта – разрушения, вместо созидания.

Миросозерцание древних греков, сияющее и поныне, как свет из-за горизонта, сохранило свою удивительную привлекательность и чудесную животворную силу, что проявило себя в расцвете искусств в эпоху Возрождения в Европе, а у нас, в России, в явлении Пушкина, поэта столь же античного, сколь и ренессансного, только на русской почве, что всеми нами вполне угадывается, но не осознано.

Естественен вопрос, в чем же сила и тайна античного миросозерцания? Ведь боги Греции давно умерли. Каким же чудом они воскресли в Средние века, в условиях торжествующего морализма (религии, церкви, моральной философии), что дало феномен, названный, верно, недаром Возрождением?

Тип античного миросозерцания, как и ренессансного, - это эстетизм, всеобъемлющий, основополагающий, жизнестроительный, а не частичный, односторонний, как у романтиков, весьма склонных к моральной рефлексии. Эстетизм противоположен христианству, типу миросозерцания, пришедшему на смену художественной религии греков и выступающему именно как морализм. Кстати, односторонность и несбыточность упований романтиков связаны не с культом красоты, а моральной рефлексией, пусть предельно эстетизированной, но тем не менее разрушительной для духа или формы искусства.

Одна из тайн непреходящей ценности античного искусства заключается в том, что греки воспринимали мир как абсолютную эстетическую действительность, вечно новую, вечно прекрасную. В ней существовала своя иерархия: судьба – боги – космос – природа – человек – искусство.

Эти столь же предельные обобщения, сколь образно и телесно конкретные явления имеют отношения между собою тоже сугубо эстетические. По сути, судьба, которой подчиняются и боги, и космос, и люди, - это эстетическая идея, как и боги, выступающие как предельные обобщения разных областей космоса и разных сторон его бесконечно изменчивой жизни, - тоже эстетическая идея.

Человек сливается с космосом, поскольку они как бы идентичны по природе, различие лишь количественное. Макрокосм и микрокосм – одно и то же. Одно – универсально, другое – индивидуально. Вечное существование того и другого в своей последней основе есть вечный миг.

Так что грек не чувствовал подавленности перед космосом, а, наоборот, свою причастность к нему, воспринимая его как совершеннейшее произведение искусства. И это для него было бесконечно важно, особенно в череде столетий, когда вера в богов теряла свою антропоморфную красочность. Космос оставался для грека классического периода непреходящим произведением искусства, которому он не переставал удивляться, как мы – чудесным созданиям античного искусства.

Таким образом, у греков в наиболее наглядной форме, чем у других народов мира, мы наблюдаем зарождение человеческого сознания именно как эстетического, мифологического и символического в своей основе. За прозрачной сетью символов и образов природа не исчезает, она сама говорит с нами знаками и звуками, как мать с дитя. Природа сама символична, - достаточно вспомнить о красочном разнообразии флоры и фауны, - и человек обрел именно тот язык, какой присущ природе, как дитя усваивает язык своей матери неведомо для самого себя, еще до осознанного овладения речью. Все это чисто эстетические явления, и когда древние говорили о подражании природе, то это и имели в виду. Первичность природных форм и процессов – это первичность эстетических явлений. А язык природы, освоенный человеком, - это и есть миф, эстетическое преображение природы, ее инобытие как созданий духа.

Да и традиции, нравы, религиозные представления, вплоть до развитых религий, - это всего лишь своеобразные формы эстетического восприятия действительности, основа и арсенал для ремесел и искусства. Эстетические явления первичны! Такова природа мифологий всех народов мира. Мифы и говорят о первичности эстетических явлений и форм в становлении человеческого сообщества.