Игорь Кон - 80 лет одиночества

На поверхностный взгляд, это был типичный мазохизм. Люди критиковали преимущественно то, чем втайне увлекались: философы, склонные к экзистенциализму, критиковали Хайдеггера и Сартра, потенциальные позитивисты «прорабатывали» Карла Поппера и т. д. На самом же деле это было не столько сведение личных интеллектуальных счетов, сколько закамуфлированное просветительство. В дальнейшем, по мере ослабления цензурных запретов, «критическая критика» превращалась в положительную разработку соответствующей проблематики либо в нормальную историю философии и науки.

Эта деятельность имела свои психологические издержки. Она способствовала выработке деструктивного стиля мышления и в какой-то мере ограничивала полет собственного творческого воображения. Кроме того, чтение хорошей литературы пагубно влияло на самоуважение. Когда я был молодым и всесторонне неразвитым, все, что приходило мне в голову, казалось новым и значительным. Теперь же, если появляется новая мысль, я всегда думаю: наверняка кто-нибудь ее уже высказал, просто мне не попалось на глаза.

Любовь к чтению вовлекала и в социальные конфликты. Во-первых, с коллегами, которые иностранной литературы не читали, а чужое чтение воспринимали как личное оскорбление. Во-вторых, что еще опаснее, с государственной цензурой и всем тем, что за ней скрывается.

Первая стычка с цензурным ведомством произошла у меня вскоре по окончании аспирантуры. Приехав в Москву специально для того, чтобы читать спецхрановские книги (по межбиблиотечному абонементу они не высылались), я с удивлением узнал, что ни цитировать, ни ссылаться на них нельзя. По молодости лет я не понимал, что чем глупее инструкция, тем она эффективнее, и позвонил в ЦК (телефон отдела пропаганды мне дали в справочной). Грубоватый собеседник воспринял мой вопрос агрессивно.

– А вы что, всякую антисоветчину хотите тащить в печать?

– А вы думаете, я это читаю для удовольствия?! Мне это нужно для критики.

– Ну и критикуйте без цитат, в общем виде.

– А вы читали «Материализм и эмпириокритицизм», помните, сколько там цитат?

Аргумент сработал, собеседник дал мне телефон кого-то рангом повыше. Тот сразу все понял, согласился, что правила устарели, и пообещал их изменить, что и было вскоре сделано. Однако я не угомонился и продолжал «качать права».

Кто-то из знакомых принес мне копию сохранившегося в архиве ЦК КПСС моего большого письма М. А. Суслову от 24 февраля 1960 г., в котором я жаловался, что Главлит «закрывает» любые специальные книги вплоть до учебников логики, где есть какие-то антисоветские высказывания, и доказывал, что это и то, что ученым-гуманитариям не дают заграничных командировок, мешает нашей идеологической работе. На письме стоит резолюция Суслова: «тт. Ильичеву и Кириллину. Прошу обратить внимание, подготовить предложения». Главлит представил в ЦК справку на 34 страницах, где доказывал, что они все делают правильно, а предложения Кона вредны. В результате по предложению двух отделов ЦК – пропаганды и науки – комиссия в составе Суслова, Куусинена и кого-то третьего, чью подпись я не разобрал, признала возможным «несколько расширить список организаций, которым рассылается издаваемый Издательством иностранной литературы закрытый бюллетень» об иностранных книгах, включив туда библиотеки девяти крупнейших университетов, «обязав Главлит организовать надлежащий контроль за правильностью хранения и использования бюллетеня», а также предложить главным библиотекам страны «улучшить для научных работников условия ознакомления с зарубежными книгами и статьями». Предложение о расширении списка организаций, которым рассылаются переводы книг буржуазных авторов, оба отдела сочли «нецелесообразным». «Что касается предложения т. Кона относительно ослабления цензурных требований, касающихся иностранных книг, содержащих антисоветские и антисоциалистические утверждения, то это предложение принимать нецелесообразно». Порядок загранкомандировок тем более менять не стали [28].

Короче говоря, письмо было внимательно рассмотрено и пожелания частично удовлетворены, но практический результат оказался ничтожным. В ЦК разные люди (и отделы) относились ко мне по-разному, зато Главлит и его «смежники» крепко меня невзлюбили и надолго сделали невыездным.

Даже на библиотеку заказывать некоторые книги было небезопасно. В относительно либеральные 1960-е, чтобы рационально и экономно тратить отпущенную ленинградским библиотекам дефицитную валюту, я консультировал их комплектование по философии, истории и социологии. Однажды, увидев в каталоге дешевую и, судя по аннотации, информативную книгу американского психиатра Фрэнка Каприо о половых преступлениях, я рекомендовал Публичной библиотеке ее выписать. Через год или больше мне звонит встревоженный цензор В. М. Тупицын, интеллигентный человек, с которым у меня были хорошие личные отношения:

– Игорь Семенович, вы заказывали книгу Каприо?

– Да, а что?

– Cтрашный скандал! Мне сейчас звонил из Москвы взбешенный начальник Главлита, говорит, что это порнография, ее нельзя держать даже в спецхране, они хотят книгу уничтожить и требуют вашей крови. Пишите объяснительную записку.

– Я книги не видел, но судя по аннотации – это не порнография.

– Хорошо, я попытаюсь их уговорить, чтобы книгу прислали сюда временно, на мою личную ответственность, посмотрим вместе.

Когда книга пришла – все стало ясно. Как и рекламировалось, это была популярная книжка, основанная на опыте судебно-медицинской экспертизы, но автор цитировал подследственных, которые говорили, естественно, не по-латыни, а живым разговорным языком. Какая-то дама в Главлите прочитала, пришла в ужас, доложила начальству, и пошла писать губерния. Мы написали объяснение, московское начальство успокоилось, а книжка осталась в спецхране Публичной библиотеки. Но если бы Тупицын позвонил не мне, а в обком партии, я имел бы серьезные неприятности.

Заодно Тупицын популярно мне объяснил, что жаловаться на их ведомство – то же, что плевать против ветра, а вот если вежливо попросить, например, выдать нужную иностранную книгу, после того как цензура вырежет из нее несколько наиболее одиозных страниц, – то каких-то исключений из общих правил можно добиться. Так я в дальнейшем и делал. В зависимости от времени и обстоятельств иногда это срабатывало, иногда нет. «Учитывая враждебный характер помещенных в ней материалов», цензура конфисковала посланную мне книгу П. Сорокина «Пути проявления любви и сила ее воздействия» с дарственной надписью автора [29]. Выпущенный в Англии сборник русских переводов Фрейда, который коллеги посылали мне дважды, оба раза безнадежно оседал на спецхране, а 24-томное английское собрание его сочинений дошло беспрепятственно.