Игорь Кон - 80 лет одиночества

Вначале я не воспринимал эту работу особенно серьезно, считая ее чисто популяризаторской, каковой она по своему жанру и была. Но в 1979 г. меня пригласили на Пражскую сессию Международной академии сексологических исследований, самого престижного международного сообщества в этой области знания, и по недосмотру партийного начальства (подумаешь, Чехословакия!) меня туда, вопреки всем ожиданиям, выпустили. Общение с крупнейшими сексологами мира показало, что некоторые мои мысли не совсем тривиальны и интересны также и для профессионалов. Это актуализировало вопрос о русском издании книги.

Поначалу я об этом вовсе не думал, рассчитывая исключительно на самиздат, который действительно стал ее энергично распространять. Все советские рецензенты рукописи, а их было свыше сорока (из-за мультидисциплинарного характера книги нужно было апробировать ее у ученых разных специальностей, среди которых были этнографы, социологи, антропологи, психологи, физиологи, сексопатологи, эндокринологи, психиатры и другие), плюс два ученых совета, дружно спрашивали: «А почему это печатается только за границей? Нам это тоже интересно и даже гораздо нужней, чем им!»

Изучение истории и антропологии сексуальной культуры оказалось сказочно интересным. В оперативной памяти воспитанного домашнего мальчика не было матерных выражений. Разумеется, я знал их значение, но они не были частью моей повседневной речи, если я уроню на ногу утюг, выражений крепче «черта» у меня не вырвется. А теперь меня вдруг заинтересовало, кто именно и зачем «… твою мать»? Подразумевается ли при этом моя, твоя или чья-то чужая мать? Куда именно надо идти, если тебя посылают «в» или «на», чем и почему отличаются эти адреса и т. п.? Пришлось разыскивать и читать специальную этнографическую и лингвистическую литературу (в советских словарях «нехорошие» слова попросту отсутствовали). Вот когда мне пригодилась работа в Институте этнографии!

Выступая на ученом совете с докладом о семантике русского мата, я увидел, что «это» интересно буквально всем, а поскольку этнографы – люди образованные, они подсказали мне массу данных о неизвестных мне языках. В частности, А. К. Байбурин указал мне на важную статью А. В. Исаченко, напечатанную в сборнике «Lingua viget», посвященном памяти А. И. Кипарского. В том, что статью по истории русского мата написал по-французски известный американский лингвист русского происхождения, а опубликована она была в Хельсинки в сборнике с латинским названием, было что-то мистическое.

Нещедрый на похвалы крупнейший африканист Дмитрий Алексеевич Ольдерогге (1903–1987), прочитав рукопись, написал мне большое письмо, в котором шутливо покаялся в своем застарелом викторианстве и не только одобрил мою работу, но и поделился ценными соображениями об африканских культурах и языках.

Очень внимательно прочитал рукопись выдающийся этнограф и фольклорист Кирилл Васильевич Чистов (1919–2007). Что его положительный отзыв не был вежливой отпиской (ученые не любят рецензировать работы, далекие от их собственной проблематики), я поверил только после того, как увидел его многочисленные карандашные пометки на полях рукописи. Кстати, из них я впервые узнал о существовании проблемы «нагого» и «голого», к которой вернулся много лет спустя в книге о мужском теле.

В числе поддержавших мою книгу ученых-гуманитаров оказались видные антропологи и этнографы (В. П. Алексеев, С. А. Арутюнов, А. Г. Козинцев, Б. Н. Путилов, Ю. И. Семенов, С. А. Токарев, А. М. Хазанов), философы (В. Ж. Келле) и социологи (В. А. Ядов, Б. М. Фирсов). Столь же дружелюбны и внимательны были биологи (В. Г. Кассиль, Е. М. Крепс, П. В. Симонов) и медики (А. М. Свядощ, Г. С. Васильченко, З. В. Рожановская, А. И. Белкин, Л. И. Спивак, В. Е. Каган).

Известный физиолог, заведующий Лабораторией сравнительного онтогенеза высшей нервной деятельности Института физиологии Виталий Григорьевич Кассиль (1928–2001) не просто написал отзыв, но настолько тщательно прочитал мою работу, что после него ни один биолог не нашел в ней ни одной ошибки. Одновременно он заставил меня задуматься и о некоторых гуманитарных вещах. Отчеркнув какую-то фразу, он спрашивал: «А откуда это известно и чем доказывается?», и нередко у меня не было другого ответа, кроме того, что так принято в нашей науке. С тех пор я всегда стараюсь пропускать свои книги через восприятие неспециалистов.

Изучение сексуальности заставило меня читать специальную биолого-медицинскую литературу. Я никогда не позволял себе халтурить и заимствовать информацию из третьих рук или ненадежных источников, но всего не прочитаешь, да и понимать «чужие» научные тексты нелегко. Отсюда – потребность в личных контактах. Наибольшую помощь, как всегда, оказывали зарубежные коллеги, с которыми я изредка общался на сессиях Международной академии сексологических исследований или, гораздо чаще, путем переписки, причем не было случая, чтобы на мой, даже наивный, запрос не ответили.

Не было особых проблем и с соотечественниками. Добрые отношения с некоторыми ведущими психиатрами страны сложились у меня давно, еще в связи с проблемами детской и подростковой психологии. Не могу не упомянуть в этой связи Виктора Ефимовича Кагана, замечательного детского психиатра, которого можно по праву назвать также основоположником российской детской сексологии, и прекрасного поэта. Теперь мне нужны были не только психиатры, но и представители других медицинских специальностей, особенно эндокринологи и сексопатологи. Увы, сплошь и рядом они не контактировали даже между собой. Особенно враждовали друг с другом Г. С. Васильченко и А. И. Белкин.

Георгий Степанович Васильченко (1921–2006) не был первым российским ученым, который заинтересовался проблемами человеческой сексуальности. До 1917 года русские исследования в этой области знания ничем не уступали европейским, но в 1930-х годах все было запрещено и вытоптано. В середине 1960-х все пришлось начинать с нуля. Идеологически условия были трудными. К тому же урологи, гинекологи, эндокринологи и психиатры практически ни о чем не могли договориться друг с другом. Невропатолог Васильченко первым поставил вопрос о необходимости создания междисциплинарного раздела медицины, превратил скромное отделение сексопатологии Московского НИИ психиатрии во Всесоюзный научно-методический центр, написал первые советские руководства для врачей «Общая сексопатология» (1977) и «Частная сексопатология» (1983) и добился создания в стране хоть какой-то службы сексологической помощи.

Если бы Георгий Степанович был человеком более дипломатичным и энергичным, он, вероятно, мог бы добиться и большего, прежде всего – организации медицинского сексологического образования. Но дипломатичный и деловой человек никогда не стал бы заниматься столь неблагодарным делом. Когда Васильченко показал своим коллегам по Институту психиатрии привезенные им из Дании, где он некоторое время работал во Всемирной организации здравоохранения, школьные учебники, его обвинили в распространении порнографии. Против институционализации сексопатологии категорически возражали влиятельные урологи, убежденные в том, если «органом» занимаются они, то все остальное – от лукавого. Попробуйте спорить с докторами, имеющими непосредственный доступ к телам престарелых членов Политбюро…