Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Гибель родных, отдававших семьям свой хлеб, стала частым явлением в «смертное время» [1030] См.: Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 472; Игнатович З. А. Очерки о блокаде Ленинграда: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 16; Вечтомова Е. Маленькая дочь большого времени // Голоса из блокады. С. 338; Малецкий С. И. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 166; Справка о смерти члена нелегальной ленинградской организации ВКП(б) Д. И. Лаврентьева 4 сентября 1942 г. // Ленинград в осаде. C. 105. . Люди понимали, что могут умереть, тем самым обрекая на смерть и своих детей, о которых некому будет заботиться. И все равно отдавали последнее – кто знал, неминуемой ли будет смерть, а голодный ребенок здесь, рядом, он просит есть, он худ и бледен, он тает на глазах – это ребенок.

«Плох», – писал об одном из своих сотрудников 18 января 1942 г. Н. В. Баранов. А тот «весь прошлый месяц свой крохотный паек отдавал жене и маленькой дочке» [1031] Баранов Н. В. Силуэты блокады. С. 62; см. также запись в дневнике И. Д. Зеленской 3 декабря 1941 г.: «Вчера Ильченко, стоя на нашей паперти за добавочной тарелкой супа, разговорился о семье. Его долгожданного ребенка нечем кормить. Все, что можно, из пайка отец и мать отдают ему, а сами сидят голодные. Запасы все подобрались и он сам живет от супа до супа один раз в сутки» ( Зеленская И. Д. Дневник. 3 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 37 об.). Она же сообщает о рабочем Чистякове, который вместе с другими на предприятии «сели на мель без крупяных талонов до конца декады – значит, без супов и вторых… и Чистяков еще умудряется экономить хлеб для матери» (Там же. Л. 39 об.). . «Сама я голодаю настоящим образом, – писала в дневнике 2 декабря 1941 г. B.М. Ивлева. – Хлеба 125 гр…это такой кусочек, что на него не наглядеться. И этот кусочек приходится делить…» [1032] Ивлева В. М. Дневник. 2 декабря 1941 г.: РДФ. ГММОБЛ. On. 1. Д. 1273. Л. 29.

Примечательно, что в некоторых семьях даже следили за тем, чтобы родные не отрывали от себя последнее [1033] «Мама тоже очень ослабла. Я слежу за тем, чтобы она не обделяла себя, а она так и норовит отказаться от еды в пользу Владимира [ее сын. – С. Я.]» (Смирнова А. В. По следам своей жизни: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 29). . «Делили между собой поровну, она исподтишка подсовывает несколько сухариков брату», – вспоминала А. В. Смирнова [1034] Там же. . Вот и другое свидетельство: «Сестра говорила маме, чтобы она тоже ела гущу. Мама отвечала, что Ира [ее дочь. – С.

Я.] самая слабенькая и ее надо спасать» [1035] Воспоминания И. Синельниковой // Разумовский Л. Дети блокады. С. 54. . Нельзя без волнения читать интервью другой блокадницы. Однажды она не выдержала и сразу съела весь свой хлеб, предусмотрительно разделенный матерью на несколько частей: «Плачу, потому что… я сейчас съела… Вот баба Дуня мне тихонечко дает кусочек. Плачет… Мама: „…Зачем ты ей даешь? Ты же помрешь!" Она: „Ольга, ничего не даю, молчи!" Сидим и все трое плачем» [1036] Память о блокаде. С. 115. .

Надо сказать и о том, как дети спасали детей. Потеряв мать, маленькие братья и сестры, как могли, пытались помочь друг другу. 3. Милютина встретила у магазина семилетнюю девочку: «…Очень худенькая и бледная. Под глазами синие круги… Чтобы не упасть, она прислонилась к стене». С ней делились хлебом, но она не съела и кусочка, собирала для сестры [1037] «Оказалось, что у девочки умерла мама, а дома маленькая сестренка плачет и просит есть» (Милютина З. В. Мы жили в блокаду… 1941–1944 гг. : ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 10). .

Расскажем и о случае, произошедшем в одном из детских домов. Там находились брат и сестра, 5 и 12 лет: «Девочка отдавала всю свою порцию и без того скудной еды медленно угасающему брату» [1038] Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Военно-медицинский аспект. СПб., 2001. С. 163. . Нет у девочки никого. Нет близких. Мать погибла от голода. Остался один брат – словно остекленевший, безучастный ко всему, медленно умиравший. Но он был единственным, кто связывал ее с миром прежним, где еще недавно было уютно и тепло, где была забота и ласка, где была жива мать – и брата своего она старалась удержать от гибели любой ценой. Все было тщетно. Умер и мальчик, а вслед за ним и его сестра – таков был эпилог одной из бесчисленных ленинградских трагедий [1039] Там же. См. также рассказ о жившей в детдоме восьмилетней девочке Тане Уткиной: «Клиническая картина ее состояния соответствовала III стадии алиментарной дистрофии. Но у девочки была стойкая мотивация жить, чтобы разыскать младшую сестру, которая после смерти их мамы попала в дом грудников и вскоре была эвакуирована на Большую землю» (Там же. С. 164); Стенограмму сообщения Е. Г. Бронниковой о помещении в детский дом 13-летнего мальчика и его маленькой сестры: «Он все время плакал и просил „спасти сестренку»: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 350. Л. 13; выступление работницы жакта Гатовской: «Девочку отправили в детский дом. Она пишет, что ей очень хорошо, но не получает писем от брата и скучает….Девочка просит прислать ей фотографию братишки»: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 146. Л. 9. .

Особо следует сказать о детях и подростках, которые приносили домой свои скудные порции, полученные в детсадах, школах, училищах и на предприятиях. Едва ли в другое время могли взять у голодного ребенка хлеб – но помощь принималась, ибо иного выхода не было [1040] Бойкова Н. Н. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 50; Из дневника Майи Бубновой. С. 227 (Запись 12 января 1942 г.); Интервью с А. Н. Цамутали. С. 262; Махов Ф. «Блок-ада» Риты Малковой. С. 224; Дневник Миши Тихомирова. С. 21 (запись 7 января 1942 г.); Воспоминания Ирины Владимировны Алексеевой // Испытание. С. 133. . Люди не могли больше терпеть и не находили в себе сил отказаться от подарка, даже если знали ему цену. В. А. Алексеева рассказывала, как ее, семилетнюю девочку, отвезли в Дом отдыха для «дистрофиков». Мать не уходила и через стеклянную дверь могла видеть, как кормят ее дочь. Детям запрещалось брать хлеб из столовой, но девочка пожалела мать: «Ну, конечно, зная, в каких условиях мы жили, что мама моя такая голодная…ей там пару кусочков в карманчик я положила… Тихонечко ей передала» [1041] Интервью с В. А. Алексеевой. С. 41. . Мать понимала, что это хлеб ее дочери – «дистрофика», но взяла: «…Она так обрадовалась… Она говорила, что приеду, попью чайку с этими двумя кусочками хлеба, но, конечно, она их не довезла, она их съела в трамвае» [1042] Там же. См. также запись в дневнике В. Петерсон: «Мама лежит больная и, вероятно, хочет кушать. Я ей принесла 25 гр. хлеба и 25 гр. желе. Она очень рада…» (Петерсон В. Дневник. 6 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 86. Л. 8–8 об.). .

Этот порядок не сразу стал привычным, но в блокаде ломались и куда более прочные нравственные традиции. Чем дальше, тем быстрее это происходило. Это поначалу испытывали стыд, искали оправдания, извинялись. «…Т. к. в конце сентября еды было… очень мало, то я доедала с тарелки дочки, она, заболев, стала плохо есть» [1043] Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 16. – в дневниках и письмах «смертного времени» такие объяснения встречаются крайне редко. Везде отражен один и тот же обычай: супы и каши, отданные детям в детсадах, училищах и в школах, несут, и нередко украдкой, домой [1044] См. запись в дневнике Е. Мухиной 18 декабря 1941 г.: «Сегодня нам в школе дали не желе, а простоквашу из соевого молока, четверть литра. Очень вкусно, я принесла домой и поделилась с мамой и Акой. Им тоже очень понравилось» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 65 об.); запись в дневнике М. Бубновой 12 января 1942 г.: «Иду в школу, получаю суп… две порции, мама разбавляет его водой» (Из дневника Майи Бубновой. С. 227); см. также: Афанасьева Г. Е. Дети блокады // Гладких П. Ф. Здравоохранение и военная медицины в битве за Ленинград глазами историка и очевидца. СПб., 2006. С. 122; Махов Ф. «Блок-ада» Риты Малковой. С. 224; Бахвалова Н. Алиментарная дистрофия // Память. С. 189; Воспоминания Н. В. Ширковой: Архив семьи Е. В. Шуньгиной; Бойкова Н. Н. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 50. . Никто в семьях против этого не возражал, принесенное делилось между всеми без лишних слов. Дети не только понимали, что им следует помогать родным. Они знали, что полученные ими порции ждут (и родители этого не скрывали [1045] См. запись в дневнике Е. Мухиной 6 января 1942 г. о новогодней «елке» в театре, где детей кормили обедом: «Я помчалась домой, ведь дома меня жала голодная мамочка, ведь мы так решили, что в этот день у нас на обед будет то, что я принесу из театра» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 75). ), что на них обязательно рассчитывают в надежде дожить до следующей декады.