Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Полученные в школах и детсадах водянистые супы и каши без масла и приправ обычно всегда, когда было возможно, делили с родителями, причем они порой были столь малы, что приходилось разливать суп маленькой ложкой по чайным чашкам [1046] Соловьева Э. Судьба была – выжить. С. 221. . При этом дети испытывали даже чувство стыда за то, что подарки являлись такими ничтожными [1047] См. запись в дневнике В. Базановой 26 апреля 1942 г.: «Одну кашу и яйца я ношу домой и мы едим вместе с мамой. Конечно, маме этого очень мало, но я ношу, что могу» ( Базанова В. Вчера было девять тревог… С. 132); запись в дневнике Е. Мухиной 30 декабря 1941 г.: «Вот сегодня мама принесла 3 тарелки дрожжевого супа и два стакана какао. А я сегодня принесла мало, только гущу от своего супа и одну мясную котлетку» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. On. 1. Д. 72. Л. 69). . О том, каких усилий стоило им отдать хлеб, они говорили редко, но сохранившиеся скупые свидетельства красноречивы. Один из них обещал оставить матери кусочек «детсадовского» хлеба. Он отщипывал крошку за крошкой, к вечеру оставалась лишь корочка [1048] Гулина М. А., Цветкова Л. А., Ефимова И. А. Сознательные и бессознательные компоненты психологических последствий травмы военного времени у ленинградских детей, переживших блокаду и эвакуацию // Женщины и война. С. 225. См. также воспоминания А. В. Налегатской: «В подвале нашего общежития, где мы жили… был детский „очаг“. Из него получали разовое питание в виде жидкого супа с плавающей крупой – чаще пшеничной. Иногда Алла [ее четырехлетняя дочь. – С. Я.], получив этот суп и с жадностью поедая его, говорила: „Мамочка, я тебе оставлю“, но незаметно весь суп съедала. Его не так много было» (Налегатская А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 188). .

Много записей о помощи матери содержится в дневнике подростка В. Владимирова, работавшего на заводе. «Я взял 2-ое сарделек и принес домой, сардельку дал маме и одну себе и немного всем попробовать», – отмечено им 28 февраля 1942 г. [1049] Владимиров В. Дневник: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д. 385. Л. 28. Здесь и далее при цитировании дневника В. Владимирова сохранены его пунктуация и синтаксис. . И эта фраза «немного всем попробовать» лучше всяких признаний показывает, что приходилось ему переживать в это время. 3 марта 1942 г. он принес домой «4 каши», но 5 марта не выдержал: «…съел суп рассольник без хлеба и 3 каши гороховые хотел взять домой но попробовал и не удержался, съел все» [1050] Там же. Л. 34. . «Чувствую себя слабо» [1051] Там же. , – записывает он в этот же день в дневнике, словно оправдываясь.

Другая блокадница, Е. Мухина, собиралась отнести матери обед, которым угощали ее на новогодней «елке»: «Я съела всю жижу и начала перекладывать гущу в банку В это время погасло электричество. В темноте я благополучно переложила всю гущу». Вот что испытывала она сама, когда прятала свой подарок для матери: «Воспользовавшись темнотой, вылизала пальцами начисто весь горшок» [1052] Мухина Е. Дневник. 6 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 74 об.; см. также воспоминания А. Г. Островского о новогодней «елке»: «Там был концерт и подарки… С большим трудом донес домой часть подарка, уж очень хотелось есть» (Островский А. Г. Дневник памяти // Откуда берется мужество). .

Примечательно, что отдавали родным продукты, несмотря на запреты администраций стационаров, детских учреждений, школ, госпиталей и предприятий. Логика их была простой и ясной: дополнительное питание дается для того, чтобы больной быстрее выздоровел, «дистрофик» поправился, дети стали лучше учиться, а рабочие лучше трудиться, а не падать в обморок у станков. Казалось, это могло быть удобным предлогом для того, чтобы не делиться с близкими – но обычно это побуждало людей к изобретению более хитроумных способов припрятывания продуктов.

Одному из блокадников, работавшему на хлебозаводе, приносили хлеб с условием: «сам ешь, но выносить за пределы завода нельзя». Говорилось даже что-то о «трибунале», но и зная об этом, он все же смог проносить для семьи тайком «корочки» через проходную [1053] Воспоминания о блокаде Нины Тимофеевны Балашовой (Маликовой) // Испытание. С. 57. . Е. П. Бокарева говорила о матери, которой запретили на заводе «Светлана» выносить в бидоне суп, выдаваемый без карточек: «Так мамочка моя бедная жижку выпьет, а ложку крупы из тарелки в платочек сложит и принесет» [1054] Бокарева Е. П. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 53. . В. Владимиров был остановлен с кашей у заводской проходной: «Я ее завернул в бумагу и спрятал» [1055] Владимиров В. Дневник. 14 февраля 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д. 385. Л. 16. . Получившие пропуск на ужин после праздничного театрального спектакля 6 ноября 1941 г. В. Чурилова и ее сестра «кашу и компот… съели, а хлеб и котлету завернули в носовой платок и спрятали на груди под… пальто» [1056] Чурилова В. В. Детские воспоминания о войне и блокаде: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 9-10. Приведем и другие примеры. И. Синельникова, находившаяся в детприемнике, так помогала сестре: «Мы нашли веревочку и я ей спустила вниз все, что нам дали утром» (Воспоминания И. Синельниковой // Разумовский Л. Дети блокады. С. 55). В. Б. Враская отпрашивалась домой из стационара, жалуясь на то, что ей трудно заснуть: «Я не просто ходила навестить своих, а относила им накопленные сокровища: кусочки масла, сахара, сыра и глюкозы» (Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 24). .

Детей и подростков, прятавших продукты для передачи родным, не надо было просить – они сами понимали, почему это важно. Это мы отчетливо видим, например, по дневникам Е. Мухиной и В. Петерсон. Школьники, застигнутые врасплох, приводили разные доводы, стремясь разжалобить строгих контролеров. Педагог К. Ползикова-Рубец передала в своем дневнике разговор мальчика и воспитательницы, заметившей, что он во время обеда в школе «держит стеклянную баночку за столом и украдкой отливает в нее суп»: «Этого делать нельзя, ты… знаешь, что это запрещено.» – «…Позвольте, пожалуйста. Суп для Володи [его брат. – С. Я. ], у него ноги стали пухнуть». [1057] Ползикова-Рубец К. В. Они учились в Ленинграде. С. 55.

Хлеб и другие продукты в семье обычно делились поровну, независимо от вклада каждого [1058] Онъкова Н. А. Воспоминания о тяжелой ленинградской блокаде: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 20. Л. 6 об.; Терентъев-Катанский А. Неразорвавшийся снаряд. С. 21 6; Луговцова А. История одной фотографии // Дети города-героя. С. 233. См. также письмо В. А. Заветновской—А. В. Заветновской 5 февраля 1942 г.: «Хлеб мы получаем в день 650 гр. на двоих; я то по I категории 400 гр., а мамочка по иждивенческой] 250 гр., делим по 300 гр. каждому, а остаток Муське [кошка]» (ОР РНБ. Ф. 1273). . Случаи, когда питались раздельно, были редки, но не сказать о них нельзя. Иногда это происходило после утраты родными «карточек». Тогда переполнялась чаша страданий голодных людей, и мысль о том, что их «объедают», (подтачивавшая их и ранее), становилась непереносимой. Наблюдалось в семьях и воровство. Это усиливало настороженность родственников и быстрее вызывало подозрения, если видели, что каши и супы, приготовленные для всех в общем котле, очень скудны. Внимательно следили за тем, кто чаще доливал себе суп в тарелку и у кого ложка была больше – неизбежно начинались ссоры [1059] Чурсин В. Д. Указ. соч. С. 138; Интервью с А. Г. Усановой. С. 251; Байков В. Память блокадного подростка. С. 88; Осипова Н. П. Дневник: НИА СПбИИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 93. Л. 14. . Э. Г. Левина писала об юрисконсульте банка, получавшем два дополнительных пайка и ушедшем из семьи, чтобы «его не объедали» [1060] Левина Э. Г. Дневник. С. 170 (Запись 9 мая 1942 г.). . Она рассказала и о профессоре, жена которого имела лишь иждивенческую «карточку»: «На обед в супе варили колбасу – порция колбасы показалась ему мала. Он перевесил и потребовал прибавки». Жена убеждала его, что колбаса в супе «уварилась» – не поверил, отобрал у нее часть куска и приказал впредь готовить «без проб»: «Ты тут столько напробуешь, что я голодный останусь, а если недосолишь – не важно» [1061] Там же. .