Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Прибывшие санитары грубо втолкнули его в машину. Больше она Бориса не видела. Не нашла его ни в моргах, ни в больницах и даже заподозрила, не ограбили ли его санитары в дороге и не выбросили ли затем где-то из машины. Ребенка дочери не удалось спасти – как в капле воды, в этой трагедии высветились и надлом, и стойкость до конца сопротивлявшихся смерти блокадников.

Главным мерилом истинных чувств людей была готовность поделиться хлебом. Лишнего хлеба у сотен тысяч простых ленинградцев не было. Любой подарок означал, что отдавали часть своего скудного пайка. Делились с родными всем: продуктами, дровами, кипятком [1003] Меттер И. Допрос. С. 51; Бочавер МЛ. Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 15–16; Алексеев А. С. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 23; Ильина 71. Бабане. С. 219; Волкова Л. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 79; Стенограмма сообщения Опушонок П. И.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 17. Л. 37; Стенограмма сообщения Боголюбова В. А.: Там же. Д. 14. Л. 4; Коннова Л. «Я жила в Ленинграде в декабре сорок первого года…». С. 300; Сисюкина (Нежнова) Л. Все хотели, чтобы мы остались жить… // Память. С. 144; Соболева Н. Т. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 226; Козлов В. Гибель отца // Память. Вып. 2. С. 113; Интервью с Е. И. Образцовой. С. 233. . Подарки нередко были самыми мизерными («кусочек сахару маленький», «крошки хлеба», «маленький ломтик масла», «крохи из своего пайка», «штука печенья») [1004] Каратаев К. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 111; Щербак Л. Мама – главный хирург // Память. Вып. 2. С. 389; Магаева С. Ленинградская блокада. С. 31; Память о блокаде. С. 111; Александрова Т. Испытание // Ленинградцы в дни блокады. С. 191. – получавшие их понимали, что им отдавали последнее. Продавали свои вещи [1005] Воспоминания Н. В. Ширковой: Архив семьи Е. В. Шуньгиной; Магаева С. Ленинградская блокада. С. 31. , порой и самые дорогие, за бесценок, чтобы помочь близким. Делились и суррогатами – студнем из столярного клея, оладьями из обойного клея, дурандой, шкурами, жмыхами – кто чем мог [1006] Самарин П. М. Дневник. 19 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д. 338. Л. 56; Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. С. 141; Владимиров В. Дневник: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д. 385. Л. 4; Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. С. 182. .

Было, конечно, и другое. У истощенных, не имевших возможности постоять за себя родных отбирали карточки, обрекая их на гибель. Тайком от голодавших, не обращая на них внимания, а то и обворовывая их, доставали себе продукты и не делились ими, не могли удержаться и съедали чужой паек [1007] Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. С. 144; Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 476; Баранов Н. В. Силуэты блокады. С. 60 (Дневниковая запись 25 января 1942 г.); Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 150 (Запись 24 апреля 1942 г.); Бианки В. Лихолетье. С. 178. . «Случалось, что стариков вообще оставляли без пищи. Все равно, дескать, вам погибать, лучше внуков спасти», – отмечал парторг ЦК ВПК(б) на заводе «Электросила» В. Е. Скоробогатенько [1008] Цит. по.: Гранин Д. Тайный знак Петербурга. СПб., 2002. С. 64. . Примеры жестокости обнаруживались и в отношениях самых близких людей – мужей, жен, детей, родителей, братьев, сестер [1009] См. дневник В. Базановой: «Видела Натку, мою школьную подругу. У нее умер отец, умерла мать. Она тайком от Натки выменяла на рынке кусок масла и сразу съела… Вскоре она умерла» (Запись 3 апреля 1942 г.); «От Нины я узнала о судьбе сестер… Мать умирала от голода очень тяжело и все время кричала, что хочет жить. Старшая сестра осталась жива, потому что отрывала от своих последние крошки и воровала, где могла» (Базанова В. Вчера было девять тревог… С. 131, 139). См. также воспоминания Е. А. Кондаковой: «По банке сгущенки как-то дали в магазине по карточкам… Младшую сестру мы выпроводили на улицу, а сами сидели и пировали… Римка [сестра. – С. Я.] рвется домой, а мы ее не пускаем» (Кондакова Е. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 124). Еще один пример размывания семейной этики приводила в своем дневнике М. С. Коноплева. Речь шла о перерегистрации карточек учащихся в школах в связи с выдачей им дополнительных 100 г хлеба: «Родители должны были доверить карточки ребятам для перерегистрации, но обратно многие карточки домой не вернулись… Некоторые ребята… обменяли или продали свои хлебные карточки, надеясь на школьный дополнительный паек в 100 гр. и на то, конечно, что матери дома не оставят их без хлеба и отдадут им часть своего пайка» (Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 80). . «Я даже дома боялась, что кто-нибудь из родных возьмет хлеб», – вспоминала А. О. Змитриченко [1010] Змитриченко А. О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 92. . Едва бы кого удивили в то время слова одной из блокадниц, видевшей, как голодает и плачет ее бабушка, но бравшей от нее хлеб: «А мне, протяни мне все, я все съем… Мне… не было и жаль никого… Все притуплялись вот эти чувства» [1011] Память о блокаде. С. 115. Ср. с рассказом девочки, переданной в детдом: «У меня вытащили карточки… Мама как-то что-то доставала, но почти все отдавала мне. Я не хотела брать, но брала и ела, а мама голодала. Я видела, как она сначала все худела, а потом стала пухнуть» (Цит. по: Раскин Л. Дети великого города (Ленинградские дети в дни Отечественной войны) // Звезда. 1944. № 5–6. С. 70). .

Больше надежд на получение помощи оставалось у семей, чьи родственники находились в войсках и служили вблизи города. Многие военнослужащие не сразу могли узнать, как бедствуют их семьи: цензоры строго вымарывали из писем строки о голоде в Ленинграде. Еще меньше о ленинградской катастрофе могли знать те, кто воевал на далеких фронтах – а к ним тоже обращались с просьбами родные. Делились солдаты всем – это мог быть и хлеб, а мог и кусок конины; иногда отдавали и свой военный продуктовый аттестат. Происходило своеобразное перераспределение продуктов – от менее голодных к предельно истощенным, от тех, кто чувствовал стыд перед близкими, получив лучший кусок хлеба, к тем, кому в городе никто не хотел помочь.

Особенно трогательной была забота о родных солдат, лечившихся в ленинградских госпиталях. Их и самих кормили не очень сытно, они мерзли, страдали от полученных увечий, с трудом ходили, им некуда было укрыться от криков и стонов умиравших, но и они старались облегчить участь своих близких. Одна из блокадниц вспоминала, как ее отец пришел из госпиталя навестить семью: «Он увидел, что мама лежит, и стал с этого госпиталя носить ей, вот кусочек сахару маленький, пиленый кусочек сахару и бутылочку из-под одеколона, такая небольшая. Туда он наливал кисель и стал приносить маме» [1012] Память о блокаде. С. 111. . Другой из блокадников описывал, как его мать уходила к отцу в госпиталь: «Старался думать о том, что пришлет папа: кусочек масла или, как в прошлый раз, котлетку» [1013] Петерсон В. «Скорей бы было тепло». С. 173. . Его отец отдавал семье махорку, которую меняли на продукты; прощаясь и уезжая из Ленинграда, он угостил сына и дочь кусками пирога с яблочным повидлом [1014] Петерсон В. Из блокады – на Большую землю. С. 153; см. также: Соловьева Э. Судьба была – выжить. С. 220. .