Александр Воронцов-Дашков - Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Дашкова стала эмоционально зависимой от Екатерины, и теперь, обедая с ней и ее любовником, она чувствовала себя оскорбленной. Ее идеализм и мечты о нерушимой дружбе и безграничном доверии сначала сменились удивлением, а затем неистовым гневом, который будет жить десятилетиями и только усиливаться. Дашкова так и не научилась мирно уживаться с Григорием Орловым или с другими любовниками Екатерины. Она никогда не могла как следует скрыть свои чувства, и ее убеждение, что Орлов не годится для правительственной службы, не было оценено и принято. Напряжение за обеденным столом приведет к продолжительному ревностному соперничеству между Дашковой и Орловыми [144] . В тот день за столом был один лишний, и Орлов использует все свои возможности, чтобы это оказалась Дашкова. В первую очередь он сеял подозрения в ее участии в следующих один за другим придворных заговорах. В результате императрица, известная своей ловкостью, искусно управляла Дашковой и при возраставших подозрениях держала ее в неведении и на расстоянии, используя то награды, то отлучение. Ее манера обращения с Дашковой состояла в наказании длительным изгнанием, а затем в умиротворении денежными дарами или просто ласковым словом. В результате политические и личные отношения Дашковой с Екатериной осложнились до предела. Со своей стороны, Дашкова настаивала, что никогда не подвергалась длительному, оскорбительному изгнанию и если они с императрицей не всегда могли видеться с глазу на глаз, то только из-за придворных интриг.

Возвращаясь в столицу из Петергофа, Дашкова мучилась смешанными чувствами. Революция оказалась успешной, и она сыграла важную роль в свержении правительства Петра, но одновременно подорвала политическое положение своей семьи на самом подъеме. Ее роль в событиях 1762 года как горячей сторонницы переворота состояла главным образом в собирании сторонников Екатерины и привлечении на ее сторону ряда влиятельных персон. И все же напряжение между двумя женщинами всё возрастало, а непринужденные товарищеские отношения исчезли. Растаяли также и мечты о работе с императрицей для улучшения общества, его трансформации согласно идеям Просвещения, поскольку вниманием Екатерины завладели другие. На полпути в Петербург они остановились отдохнуть в усадьбе Куракина, и третью ночь, которую она провела с Екатериной, Дашкова описала кратко и сухо. Она отмечает этот факт лишь мимоходом: «Мы покинули Петергоф, остановившись по дороге в загородном доме князя Куракина. Императрица и я отдыхали на единственной имевшейся там кровати» (58/73).

Приближаясь к городу, они встречали радостно приветствовавших их людей. Когда же они въехали в Петербург, Дашкова рядом с Екатериной, эмоции переполнили княгиню. Улицы были заполнены толпами, которые кричали под аккомпанемент полковых оркестров и церковных колоколов. Это был момент ее величайшего триумфа, ее молитвы были услышаны, она «почти позабыла реальность», хотя и не могла до конца избавиться от страхов за судьбу своей семьи. Они все были арестованы — отец, дядя, сестра, брат. Не уверенная в том, как ее примут, Дашкова тем не менее решила посетить сначала дядю, а потом отца и сестру. Она подъехала прямо к дому Михаила Воронцова и увидела, что канцлер «выглядел здоровым, совершенно спокойным». И опять в «Записках» Дашкова театрализовала события и заставила дядю выразить чувство негодования, которое она сама испытывала к Екатерине и Орловым: «О низложении Петра III [Михаил Воронцов] говорил как о событии, которого ожидал. Затем он стал рассуждать о дружбе с государями, не отличающейся, как правило, с их стороны ни постоянностью, ни искренностью. Этому у него были доказательства. Действительно, в царствование Елизаветы, которая дарила его дружбой и к которой он был привязан с молодости, искренность и чистота его поступков и намерений не спасли его от ядовитых стрел сплетен и зависти» (58/73).

В дашковской реконструкции событий ее дядя стал персонажем, высказывавшим ее собственные мнения. Его слова отражают ее мысли и личные чувства, открыто изложенные в заключительной главе «Записок», по поводу переменчивости и непостоянства тех, кто властвует. Она в первую очередь намекала на Екатерину и Орловых, когда заключила: «На лице такой… как я, которой природа отказала в умении притворяться, столь необходимом рядом с государями и еще более в отношениях с их приближенными» (221/203). В более позднем добавлении к «Запискам», включенном в находящуюся в Британском музее рукопись, но не в петербургскую версию, Дашкова написала: «Мечты мои относительно царской дружбы почти исчезли» (67/-) [145] . На самом деле, Михаил Воронцов был страшно разгневан. Он посвятил всю свою жизнь государственной службе, поднялся по ее ступеням до самой высокой должности канцлера и при этом годами терпеливо выстраивал семейные судьбу и благосостояние, обогащая всех ее членов. И теперь эта молодая женщина, которую он девочкой взял к себе в дом и воспитал вместе со своей дочерью, обернулась против него и с восторгом все разрушила!

В письме за письмом он делился с Александром и другими родственниками своим разочарованием в племяннице. Всегда думая в первую очередь и главным образом о клане Воронцовых, 21 августа 1762 года он критиковал Дашкову за то, что она держится холодно и отчужденно, что она не трудится на благо семьи и что ее действия могут фактически привести к немилости. Ее безразличие к семье причиняло ему боль, он боялся, что «она капризами своими и неумеренным поведением», а также несдержанностью в речах вызовет гнев императрицы. Как следствие, ее могут удалить от двора и тем самым осудить саму фамилию Воронцовых. Ее поведение не позволяло никому в семье любить ее, потому что «только индиферентность ея к нам чувствительна и по свойству несносна, тем более, что от благополучия ея не имеем пользы, а от падения ея можем претерпеть напрасное неудовольствие». Более того, Михаил Воронцов осудил ее необычные стремления и образ жизни, имея в виду, что ее испорченная и тщеславная природа была следствием того, что она посвятила чрезмерно много времени учению и другим пустым занятиям: «Сколько мне кажется, имеет нрав развращенной и тщеславной, больше в суетах и мнимом высоком разуме, в науках и пустоте время свое проводит». Ее муж — как полная противоположность — был учтив, скромен и разумен [146] .

Хотя Михаил Воронцов оставался канцлером еще год, его положение при дворе вскоре стало шатким и карьера пришла к концу. Не сойдясь, в частности, с Григорием Орловым, он был освобожден от своих обязанностей в 1763 году, хотя номинально и сохранял титул канцлера до 1765 года. Его должность принял Никита Панин, а Воронцов был послан за границу в «мягкую» ссылку для «отдыха и по причинам здоровья». Он уехал 7 августа 1763 года и путешествовал по Италии, Франции, Пруссии и Австрии. В Вене он встретил племянника Семена, который после переворота получил с его помощью место консультанта при посольстве. Семен познакомил его с Франсуа Жерменом Лафермьером — музыкантом, либреттистом и человеком театра, который по приглашению Михаила Воронцова приехал в Россию и стал на всю жизнь близким другом Александра Воронцова. В свое время Семен вернется к военной жизни и будет служить под командованием Петра Румянцева во время Русско-турецкой войны. Михаил Воронцов возвратился домой в 1765 году и тогда же был официально отправлен в отставку.