Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

Мне нравится думать, что мать выбросила за борт ненавистные советские паспорта, как только мы вошли в международные воды. Это был бы подходящий жест. В любом случае, когда мы — грязные и вшивые — залезли в блестящие армейские грузовики, ожидавшие нас на пристани, мы уже не чувствовали себя оскверненными советскими документами или гражданством. Путь был коротким. Мы оказались у ворот «грязного лагеря», где новоприбывших должны были раздеть, дезинфицировать, накормить и одеть в новую одежду, предоставленную американцами. Жить предстояло под навесами из циновок на бамбуковых опорах. Полом служил песок Каспийского побережья. Эти открытые конструкции гармонировали с голубым небом прекрасного субтропического августа. Все вместе производило впечатление веселого приключения.

Веселого для тех, кому здоровье позволяло его оценить. Я не принадлежал к их числу. Когда мы пешком шли от ворот к предназначенному для нас месту, я неожиданно почувствовал слабость в коленках. Не замеченный марширующей колонной, я уронил свой узел и осел в ближайшем тенистом углу. Я не помню, как долго я так просидел. Я был в состоянии оцепенения. Это было странное состояние отстраненного покоя, не то чтобы неприятное. Меня нашла Анушка, подняла мою ношу и терпеливо помогла мне дойти до нашего нового пристанища. Я пробыл с ними тремя достаточно долго, чтобы застать самый сильный приступ дизентерии, который переживала мать. Когда она уже не могла ходить, к ней подошла соседка по палатке. Это была молодая еврейка, врач, которая тут же оценила серьезность ситуации и дала матери драгоценное лекарство из собственных запасов. Этот акт милосердия спас жизнь матери. Вскоре после этого меня поместили в импровизированный полевой госпиталь.

Госпитальная «палата» была точно такой же, как наше жилище. Пациенты лежали на песке близко друг к другу, совсем как свежая рыба, выложенная ровными рядами на песок. Смерть была здесь частым гостем. Я смутно помню, что пациенты посильнее брали себе порции умерших, пока кухня не узнала об уменьшении наличного состава. Меня еда не интересовала. Симптом, который я помню живее всего, — ломота в костях. И еще очень болели пятки. Долгий путь до отхожего места я вынужден был проделывать на цыпочках. Доктора, не зная, что со мной, прописали мне столовую ложку коньяка три раза в день. Его приносили жизнерадостные медсестры в очень коротких шортах. Я уверен, что для выздоравливающих зрелище было очень приятное. Много лет спустя мое заболевание на берегу в Пехлеви было предположительно диагностировано как ревматическая лихорадка.

Мать часто меня навещала, пытаясь скрывать беспокойство. Однажды она привела с собой дядю Хенио, который заехал к нам по пути в Ирак, куда передислоцировалась армия. Им с матерью удалось меня рассмешить, и я думаю, это посещение стало переломным моментом. Я начал медленно выздоравливать. Начальство решило перевести меня — должен сказать, что делалось это за спиной моей матери — в «реабилитационный центр», устрашающий и полупустой дом на окраине города. Там мать нашла меня и решительно объявила, что я должен выздоравливать под ее присмотром. Она забрала меня в наше новое жилище в «чистом лагере», на сей раз в брезентовой палатке. Вокруг меня суетились, меня кормили сытной пищей вроде тушеной баранины с рисом. Я начал выходить на берег, где однажды ко мне подошел офицер, тяжело опиравшийся на палку. Он сказал мне, что его зовут Станислав Вненк и он друг моего отца. Эта встреча напомнила мне о нашей счастливой прошлой жизни.

К середине сентября мы все снова поправились и были готовы к путешествию в Тегеран. Транспорт обеспечивали местные автобусные компании. Они автоколоннами перевозили польское гражданское население в столицу через грозный Эльбрус. Наша семья попала в какой-то особенно шаткий автобус с водителем, который отличался вкусом к прекрасному. С ним мы солнечным утром начали подъем к горным вершинам по немощеной узкой дороге. Генерал Андерс проехал по этому же пути за несколько дней до нас. Он назвал его самой захватывающей дух дорогой, которую он когда-либо видел. И это не преувеличение. Живописные деревушки на нашем пути утопали в бурной растительности, вскормленной влажным бризом с Каспийского моря, местные жители стояли вдоль дороги и махали нам; некоторые из них бросали фрукты в открытые окна наших автобусов. Таким образом эти совсем не богатые фермеры и пастухи выражали свою симпатию сибирским ссыльным, которым улыбнулась судьба. В обратную сторону двигались бесконечные автоколонны американских грузовиков с советскими шоферами за рулем. Это была помощь с Запада, направлявшаяся в Советский Союз, их новому союзнику. А для нас это было напоминанием о совсем недавнем прошлом. Но этим утром долины и склоны Эльбруса купались в солнечных лучах, и ничто не могло помешать нашей новообретенной способности просто радоваться жизни.

Авария произошла, когда мы начали спуск с вершины к плато с той стороны. Наш автобус врезался в грузовик, неудачно припаркованный за одним из поворотов серпантина. Я помню крики, звук бьющегося стекла и внезапно целиком исчезнувшую левую стенку автобуса, сорванную выпирающим углом массивного детройтского грузовика. Я увидел наши задние колеса, угрожающе близко от края обрыва.

Чудо, что никто не погиб и даже серьезно не пострадал. Единственной жертвой был водитель — он испытал шок, но тоже ненадолго. Пассажиров поврежденного автобуса перевели в свободный автобус в конце колонны. Тем временем наш водитель сообщил, что автобус может передвигаться самостоятельно. Услышав это, мать заявила, что мы вчетвером останемся с ним. Водитель воспринял предложение с энтузиазмом. Это был прекрасный способ сохранить лицо, что немаловажно в этих краях. Я был в восторге, потому что путешествие превратилось в приключение.

Мы без сучка без задоринки доехали до города Казвина. Здесь меня поразило зрелище ночного базара: ярко освещенные прилавки, заваленные сладостями и фруктами. На следующий день в том же потрепанном автобусе мы приехали в Тегеран.

Так называемый гражданский лагерь № 3, к которому мы были приписаны, был создан трудами нашего генерала и лишь недавно добавился к двум предыдущим лагерям, расположенным на индустриальных окраинах города. Лагерь № 3 был гораздо удачнее двух предыдущих. Он находился на территории великолепного загородного поместья, принадлежавшего иранскому аристократу, семья которого переживала не лучшие времена. Высокая стена окружала обширный парк, в котором высокие кипарисы стерегли полуразвалившийся дом. Поместье располагалось в нескольких километрах к северу от города на недавно заасфальтированной дороге на Дербент, летнюю резиденцию шаха. Среди аллей и арыков — быстрых потоков ледяной воды, сбегающих с заснеженных вершин Эльбруса, — под сочувственным оком Британии вырос временный городок из армейских палаток. В центре стояла общая столовая, рядом — административный блок, душевые и открытая сцена для театральных представлений и кинопросмотров с естественным амфитеатром из окружавших ее холмов.