Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

С никоновскими реформами, устилавшими путь последующим преобразованиям Петра I, жизнь русского человека сильно изменилась. Началась десакрализация культуры, десакрализация жизни. Никоновская реформация явилась началом того широкомасштабного процесса, который не будет преувеличением назвать «раскрещиванием Руси». Этот процесс начался с сомнения в вере, некогда принятой предками при святом князе Владимире, и последующего отказа от неё, продолжился религиозным скептицизмом XVIII и нигилизмом XIX веков, а закончился воинствующим атеизмом XX и неоязыческим материализмом XXI веков. Под воздействием западной культуры произошло постепенное обособление русской культуры от церкви (секуляризация, обмирщение) и превращение светской, обмирщённой культуры в автономную область. Это повлекло за собой расслоение русского общества. Если раньше русское общество (при всех различиях в социальном положении) в культурно-религиозном плане было однородным, то западное влияние, по словам историка В.О. Ключевского, разрушило эту нравственную цельность: русское общество, не одинаково проникаясь западными влияниями, раскололось наподобие неравномерно нагреваемого стекла.

Со времён раскола и последовавших за ним петровских преобразований в России, по сути дела, существовало две культуры: светская — прозападно ориентированная, укоренившаяся в центре культурной и общественной жизни, и религиозная — ориентированная национально, которая ушла на периферию национально-исторического развития. Когда говорят о русской культуре XVIII–XX веков, то подразумевают преимущественно первую, лишь вскользь упоминая о второй или вообще о ней не упоминая. Русский мыслитель Г.П. Федотов, писавший с позиций господствующей церкви, говорит: «Вместе с расколом большая, хотя и узкая, религиозная сила ушла из Русской Церкви, вторично обескровливая её… 0 (ноль) святости в последнюю четверть XVII века — юность Петра — говорит об омертвении русской жизни, душа которой отлетела» . Всё сказанное всецело относится к господствующей церкви, в которой за двести лет, прошедших с Петра I до восшествия на престол Николая II, официально было канонизировано всего четыре человека (причем все четверо — епископы, представители высшей церковной власти)!

Что касается старообрядчества, то очевидно, что с конца XVII века в нем начинается самый настоящий расцвет святости, причём святости несомненной. Мы встречаемся здесь с такими подвигами исповедничества и мученичества за веру, какие можем встретить разве что в первые века христианства, во времена жесточайших гонений на христиан, организованных языческими императорами. Мученическая смерть за веру всегда почиталась высшим христианским подвигом и даже вменялась в таинство крещения, если пострадавший за веру ещё не был крещен («крещение кровью»). Как известно, первыми русскими святыми стали именно князья-мученики Борис и Глеб, причём их всенародное почитание предупредило церковную канонизацию. Вполне естественно, что в сознании старообрядцев подвиг стояния за освящённые веками церковные предания уравнивал новых страдальцев с древними. Так, например, диакон Феодор в своём Послании из Пустозёрска сыну Максиму и «прочим сродникам и братьям по вере» писал о своих соузниках: «Подвижники они и страстотерпцы великия, и стражют от никониян за церковныя законы святых отец доблественне, и терпение их и скорби всякия многолетныя болши первых мучеников мнится ми воистину» .

Для старообрядцев кровь новых мучеников, пролитая за Христа, не только приравнивала их к первым христианам, но и служила верным доказательством сохранения старообрядцами истинной православной веры: «Блаженна еси, земле Российская, на конец веков обагрившаяся мученическою многоговейною кровию, честнейшею паче Авелевы, славнейшею паче Науфеевы, святейшею паче Захариины. Сии бо пресвятии страдальцы исполниша лишение скорбей Христовых в плоти своей (по апостолу) , коих бо ран не понесоша, коих болезней не претерпеша, коих страстей не подъяша! Древнии бо мученицы различныя терпяху болезни, яже во узах и темницах, яже во алчбе и жажди, яже во огни и дыме, яже во мразе и воде, яже на колах и крестех, яже в конобех (котлах) и на сковрадах. Но и сии пресветлии венечницы всеми виды горчайших мучений не сравниша ли ся древним страдальцем, новии сии страстотерпцы? Ей, сравнишася! Не тыяжде ли проидоша муки и страсти? Воистинну тыяжде. Не теми же ли скончашася смертьми? Ей, воистинну теми же. Темже и славу получиша туюжде, и венцы прияша тыя же, и царство наследоваша то же» .

Вместе с тем нельзя не видеть в церковном расколе середины XVII века проявления неизреченного Божия Промысла. Выброшенная на периферию магистрального развития русской культуры, та часть русского народа, которая не пожелала принять никоно-петровской реформации и получила у историков название «старообрядцев», а у своих гонителей — презрительную кличку «раскольников», чудесным образом сумела сохранить прежний духовный идеал, вдохновлявший наших предков со времён Крещения Руси, и пронести его сквозь века до начала третьего тысячелетия. Это была самая убеждённая и самая здоровая часть русского народа — «последние верующие» (как метко назвал их В.В. Розанов).

Однако две культуры, образовавшиеся в России после церковной реформации, несмотря на резкое расхождение между собой, никогда не были абсолютно изолированы друг от друга, и мы имеем многочисленные примеры их взаимовлияния. Староверы всегда представляли собой мощную силу, с которой власти не могли не считаться. Немецкий путешественник барон Август Гакстхаузен, посетивший Россию в середине XIX века, писал: «Староверы имеют большое нравственное влияние на Россию и на правительство. При каждом новом законе, в вопросах церкви, внутренней политики, при предположениях каких-либо улучшений или изменений, — всегда ставится втайне вопрос: что скажут на это староверы?» Что уж говорить о широких массах простого русского народа, среди которого нравственный авторитет староверия был необычайно высок! В старообрядцах всегда видели подлинно духовных учителей, всем своим образом жизни следовавших по пути, заповеданному Христом. Вопреки всем запретам и гонениям, практически не прекращавшимся со времён царя Алексея Михайловича, они стойко продолжали придерживаться веры своих отцов.

Так что не высохла река русской святости, не иссякла, но ушла в сокровенные глубины народные, продолжая во многом влиять на жизнь простого русского крестьянства. Недаром к середине XIX века в защиту самобытности русской культуры выступили уже представители дворянского сословия — славянофилы, недаром тогда же начался настоящий всплеск интереса среди «образованных слоев» общества к национальному стилю в искусстве, интереса к своей собственной истории и культуре. Оценена была и личность протопопа Аввакума. Выражая мнение многих выдающихся деятелей русской культуры того времени, профессор К.Ярош писал в конце века: «Народ, способный порождать в своём лоне подобные личности, имеет в себе великие задатки» . Ну а на исходе XX века наконец-то пришла очередь по-настоящему оценить ту выдающуюся роль, которую сыграло старообрядчество в деле сохранения православной веры и национальной культуры. Время разбрасывать камни прошло — наступило время собирать камни.