Кирилл Кожурин - Царский путь. Стихотворения 1990—2014 гг.

По манускрипту скриптора перо
Скрипит, лета скрепляя в цепь литую.
О будущем ли снова затоскую? —
Старинное раскинуто Таро.

Но зря я предсказания взыскую
Сих криптограмм, разлегшихся пестро.
Грядущее – как прошлое – старо
Не разделить с речной воду морскую.

И только настоящее (где скрип,
Напомнивший плач старого колодца
О гладкие скрижали раздается)

Таит в себе, как море многих рыб,
Все времена, что будут и что были
Затерянные среди звездной пыли.

Царский путь – золотое кольцо.
Возвратится назад колесница —
И знакомое с детства лицо
В тихом омуте вновь отразится.

Возвратится назад колесница,
Хоть вернется другой фараон.
В тихом омуте вновь отразится
Мне когда-то приснившийся сон.

Хоть вернется другой фараон,
Солнце будет вовек неизменно.
Мне когда-то приснившийся сон
Ярко светит во мраке Вселенной.

Солнце будет вовек неизменно
В океанских глубинах тонуть.
Ярко светит во мраке Вселенной
Золотое кольцо – царский путь.

Вдруг отворилась дверь.
На солнце блещет ярко
Евангелиста Марка
Золотогривый зверь.

Блестящею гондолой
Скользит опять душа,
На ложный свет спеша
По глади вод веселой.

Пролив преодолев,
Куда, в какие страны
Она спешит, о странный
Венецианский лев?

Змеиных уст улыбка,
Змеиных глаз разрез…
То ангел или бес?
Здесь где-то есть ошибка…

Сова Минервы вылетает в полночь,
Венерин голубок – средь бела дня.
Крылатый шлем, сандалии крылаты
И оплетенный змеями кадуцей;
Повадки девы и девичий лик.
Какого бога, мужа и героя
Богоявленье ныне воспоем?
С небес на нас взирал Меркурий юный,
То тихо улыбаясь, то смеясь.
Свет, влага, числа, ум, необходимость,
Бег времени и, наконец, душа —
Всё родилось из смеха Трисмегиста:
Семь смехов – семь планет и семь пороков.
А в небесах на сфере золотой
Ветрам объятья раскрывала птица,
Над опустевшим садом нависая…
Сова Минервы вылетает в полночь,
Венерин голубок – средь бела дня.

И вспыхнул свет. И скрылся мрак.
Лениво в дверь вползает рак.
Он словно что-то ищет…
И тихо-тихо свищет:
«Далекий край, чудесный край,
Мой мальчик, ты не забывай! —
Туда вернешься снова
Из Города земного».

Средь усыпальниц и колонн
Обломанных проснулся он —
Орфический ребенок,
Чьей лиры звук так звонок.
Через магический кристалл
Весь мир его очам предстал.
Зазеленели лавры
Меж старых кладбищ Лавры.

Далеких флейт прозрачный звук
Молчание нарушил вдруг.
Но слышен сквозь напевы
Шаг молчаливой девы.
В руках качаются весы
И меч зажат. И бьют часы —
Средь ангелов печали
Куранты прозвучали.

Всё движется по замкнутому кругу…
Всё это было… Было… Но когда?
Я помню ту волхвующую вьюгу
И образ, сотворенный изо льда…
Разлившись в нескончаемую фугу,
Мотив, звучавший в прежние года,
Всё движется по замкнутому кругу.

«Всё это было?» – Было. – «Но когда?
В каких навек утраченных мгновеньях?»
Какой там снег! Исчезла и вода
В колодезных засохших сновиденьях —
Река, стремившаяся в никуда;
Цепь, не заботившаяся о звеньях.
Всё это было. Было. Но когда?

Я помню ту волхвующую вьюгу,
Снежинок вифлеемских круговерть,
Глаза, от удивленья иль с испугу
Расширенные, синие, как твердь
Небесная. Небесную супругу
Тогда я в тех глазах увидел – Смерть.
Я помню ту волхвующую вьюгу…

И образ, сотворенный изо льда,
Впечатался в душе клеймом железным,
Пока в ночи зажженная звезда
Своим светила светом бесполезным…
Я думал: «Неужели навсегда
Исчезнет – неизбежной жертвой безднам —
И образ, сотворенный изо льда?»

Разлившись в нескончаемую фугу,
Теченья двух, таких похожих рек,
Невольно устремленные друг к другу,
Окаменевший удивляли век
И наводнили звуками округу.
Была весна и снова таял снег,
Разлившись в нескончаемую фугу…

Мотив, звучавший в прежние года,
Порою зазвучит далеким эхом —
И мертвые воскреснут города,
Опять к земным разбужены утехам.
Зовет, влечет, берет в полон тогда,
Стелясь в ногах медвежьим нежным мехом,
Мотив, звучавший в прежние года.

Всё движется по замкнутому кругу:
Светила, боги, души и тела.
Все птицы, улетающие к югу,
Вернутся с возвращением тепла.
Что ж по зеленому тоскуешь лугу,
Душа моя? Иль ты не поняла:
Всё движется по замкнутому кругу!..

Белое молчанье лилий,
Спрятавшихся в камышах…
Тщетно ли они молили?
Тщательно ль таили страх?

Факелы тигровых лилий
Ярко запылали вдруг:
Огненные взмахи крылий,
Страстные сплетенья рук.

Царственные отраженья
Лилий в серебре зеркал.
Чудного преображенья
Некогда не ты ль искал?

Словно снежное наважденье,
Возвратилось моё сновиденье
Из глубин лабиринта зеркал.
Снова нежное это растенье
Возросло средь оскаленных скал.

На серебряной амальгаме
Заплясало черное пламя,
И отчетливо вдруг возник
В том дурманящем фимиаме
Ослепительно-белый лик.

Четкий профиль снежной камеи
Становился темней, темнее —
И нежданно в огне запылал,
Словно в танце ночном Саломеи,
В смертном танце семи покрывал…

Зрачок его застыл на глади моря ртутной,
Над черной пропастью склонился темный лик —
И вот на глубине таинственной и смутной
Забился рыбкою голубоватый блик…

Седою пеною вскипает поминутно
И превращается в клокочущий родник
Поверхность ровная – и в пестроте лоскутной
Переливается, меняясь каждый миг…

Но вспыхнет вдруг лицо, зажженное рубином;
Предстанет смертным он в багряном нимбе львином,
Избранник Вечности, забывший Смерти страх, —

И в тигле огненном, неспешно остывая,
Заплещется волна червонно-золотая,
Лишь в императорских отражена зрачках